Андрес вместе со стражем мориском-мусульманином спускался несколько раз к нему в трюм. Несчастный священник... две недели сидеть, не видя солнца, в затхлой бочке! Андрес просил арраиса выпустить отца Клементия к остальным пленным. Говорил, что слишком дурно пахнет в корабельном чреве — там несложно голодать, потому что вонь любой аппетит отобьет. А на воздухе, на ветерке, мол... Но Искандер-Али уперся "Наверху, за компанию, и любой его кушать уговорит. А ты попробуй в трюме уломать!" Молчал валенсиец, лишь губы двигались в такт молитвам. Посмотрит на еду в лучах света, скупо впущенных приоткрытым люком, и отвернется. А уж ему не зеленоватый от плесени сухарь протягивали — самый лакомый кусочек, со стола арраиса. Охранник покрутит-повертит перед его лицом блюдо: "Будешь есть, наконец?". От соблазнительной золотисто-прожаренной рыбки у стояих возле слюнки текут, а он морду воротит. "Будешь? — еще раз прикрикнет-спросит корсар. — Нет? Ну и не надо!" И сам с хрустом прямо с пропеченными косточками слопает обед. А священник? Изображает мученика? Или в другом дело? Арраису позарез нужно было довезти его живым. И он, не отвлекаясь на охоту за одинокими суденышками, поспешил в Алжир. Никак нельзя было доставить бею Ульдж-Али труп священника. Весь смысл — во всенародной казни. Чтобы мучился мерзкий католик не меньше, чем Аликаш, которого сожгли валенсийские инквизиторы. И даже дольше пусть бы мучился он. Огонь — что? Раз — и сгорит. А насаженному на крюк долго придется молить своего Бога, чтобы душу на небо забрал. Но, похоже, хочет этот священник обхитрить арраиса. Казалось, все предусмотрел Искандер-Али. Не случайно держал в трюме дорогого пленника. На палубе мог он уговорить соплеменников задушить его, накинув цепь на горло, или расковырять вены, чтобы истечь кровью. А в трюме нечем было, перерезать, не на чем повеситься, чтобы предотвратить более кошмарное умирание. Андрес жалел священника. Да, католик, и, скорее всего, причастен к работе инквизиции. Но человек же. Страдает. И он не знал, чью сторону принять. Пусть погибнет отец Клементий, раз заслужил, но — мгновенно. Хорошо ли гноить его в трюме? "Разрешите перенести его на палубу. Он не убьет себя, — просил арраиса Андрес, — религия не позволяет, а он, как верный сын церкви..." — "Но отказ от пищи — не самоубийство ли?" — парировал Искандер-Али. "Да", — приходилось отступать Андресу. "Будем кормить насильно!" — решил капитан.
Операция по введению пищи в организм священника была не для слабонервных, но зато развлекла корсаров, ворчащих, что возвращаются домой почти с пустыми руками. Четверо матросов распяли отца Клементия на палубе, пятый приподнял голову, а шестой, вставив в глотку священнику воронку, вливал в него крепкий рыбный бульон, заболтанный капелькой муки. Тот конвульсивно дергался, синел на глазах. Когда воронку извлекли, валенсиец попытался выдавить из себя бульон, не дающий ему ускользнуть из лап корсаров. Но, если этого хотел разум, то желудок, напротив, не отпускал добычу, спеша передать живительную энергию слабеющим членам. Бедного священника после экзекуции, при которой он, правда, увидел небо и море, вновь запихали в трюм. Андрес попросил допустить его к отцу Клементию без свидетелей, пообещав, что будет действовать лишь в интересах корсаров. Его опять встретило молчание.
— Как хотите, отец Клементий, но лучше прислушайтесь к моему совету. Не отказывайтесь от еды. Не знаю, повинны ли вы, в гибели и изгнании морисков... Если так, вам не должно быть пощады...
— Я никого не убивал!
Это были первые слова священника на "Аме". Голосовые связки, отвыкшие от напряжения, а может, поврежденные воронкой, издавали скрип несмазанных колес.
— Мои руки чисты, — добавил он, подкрепляя свои слова предъявлением Андресу давно не мытых ладоней.
— Не обязательно ведь отсекать голову лично. Достаточно и заготавливать дрова для костра или подтаскивать хворост поближе к ногам горящего. Можно одним кивком отправить на тот свет целое селение.