Только б не ошибиться... Сотня чиновников, оценщиков, надсмотрщиков крутилась в специальном помещении у гавани за длинной дамбой, похожем на огромный сарай. Они записывали в книги примерную стоимость каждого раба, сходящего с корсарского судна, каждую монету и все, что стоило больше реала. Горе тему, кто укрыл бы добычу! Но отделив положенное султану и причитающееся бейлербею, оценщики возвращали остаток арраису для дележа в команде.
Андрес, связанный с десятком горемык, гремя кандалами, сошел на Алжирскую землю. Привыкший к размашистому шагу, он упал бы не раз, если б не поддерживаемая другими веревка. Не считал себя неженкой, но пока добрался до временного подземного пристанища, сбил железом ноги в кровь. Ничего не изменить. Сила — на стороне людей, неравнодушных лишь к монетам. Андрес старался не переживать зря, не скорбеть, не проклинать судьбу, превратиться на время в туповатого толстокожего мула: идти, куда толкают, есть, что дают. Нельзя было проникаться ужасом в вонючем подземелье, где пламя редких плошек с маслом вырывало из темноты лица мужские, реже — женские, но одинаково ждущие только горя и соли. Miserere!.. Нельзя было содрогаться от омерзения, ступая по лужам испражнений. Все, что отличало его от вьючных животных, следовало упрятать подальше. Вот и его партию после долгого ожидания вывели из подвала, расцепили на продажные единицы. Первый чиновник, не глядя на раба, записывал имя, фамилию, возраст, национальность, профессию. Зато второй впивался взором в обнаженное тело. "Повернись!" -приказывал он по-арабски, чтобы точнее оценить товар. Если не понимали, повторяет то же по-испански, по-итальянски, по-гречески... А если уж совсем диковинный раб попадется, не знающий этих языков, призывает толмачей. И тогда будь ты из снежной Лапландии, или от истоков Нила, опросят, опишут, оценят... Одежда Андреса, вернее чьи-то обноски, полученные на "Аме" вместо полотняной рубашки, добротных штанов и плаща из тонкого сукна, полетели в общую кучу, а он получил одежду и обувь, может, и более прочную, но унизительную — выкроенную по одной средне рабской мерке и увенчанную красным, видным издали, колпаком. Когда переодевался, поднял с пола замызганный кусок холстины. Кое-как разорвал его на две части и обмотал ноги под кандалами. Надсмотрщик видел, но ничего не сказал. Рабы нужны здоровые...
Серая шеренга с красным верхом выстроилась у сарая.
Три веревки свисали с плеча Искандера-Али. Трем рабам он накинул петли на шею и повел их к невольничьему рынку — Бесистану. Священник спотыкался вслед за Андресом. Рыбак ступал обреченно, но твердо. Впрочем, идти оказалось не далеко. Распахнутые ворота пропустили их на площадь, огороженную кольями. Раз и навсегда заведенные порядки царили здесь.
Рабам не позволяли толпиться, переговариваться. Вокруг каждого можно было обойти. Особо придирчивые покупатели заставляли их раздеваться вновь. Но не азартно, а спокойно, деловито шла торговля.
Купленных рабов привязывали к кольям. У некоторых на груди болтались дощечки — кажется, с именами владельцев. Если кто-то проявлял недовольство или раб делал движение, которое при желании можно было принять за попытку к побегу, тут же, словно из-под земли, возникали фигуры в белых войлочных тюрбанах в длинных зеленых халатах, наверное, полицейские. Искандер-Али, тоже привязал отца Клементия к колу, а Андреса с рыбаком подтащил ближе к центру. За моряка сразу дали хорошую цену в сто пятнадцать дукатов, и хозяин торговаться не стал, ссыпав монеты в кошель. А Андрес выглядел слишком стройным для тяжелых работ. На такого нагрузишь два мешка — сломается, и плакали твои денежки. Наконец, подошел один араб. Взял ладонь Андреса, посмотрел на нее, будто гадая по линиям, потом стал мять пальцы. Спросил: "Почем?"