Призвали на помощь Соломона. И Андрес, как всегда, следовал за ним. Мало приятного находилось в его жизни. Но увидев баньо, он поневоле возблагодарил судьбу или кого-то там, в небесах.
Больничка, примыкающая к католической часовенке, выглядела такой же грязной, запущенной, как и все вокруг. Вонь стояла непереносимая. Кому повезло, занимали лежанки, остальные валялись на полу, на старой соломе. Находящиеся в сознании, переговаривались на средиземноморском жаргоне, понятном и португальцам и туркам. А вот бредили и выкрикивали что-то сквозь сон каждый на своем языке. Испанцев в этот раз оказалось более других. Поэтому испанцу же, пораспросив несчастных, было легче поставить диагноз и дать совет. К тому ж Соломону не хотелось лишний раз копаться в гнили, и не так уж много чести — спасти от гибели нескольких рабов. За гроши, спускаемые городским управлением. Короче, он доверил Андресу эту свалку калек. А сам встал в дверях на ветерке, приглядываясь к тому, что делают его полу раб и тюремный лекарь. Андрес, находился в своей стихии. Если б еще не тяжелое железное кольцо на шее, мешающее опустить голову и ржаво царапающее кожу, когда ворот рубахи, подоткнутый под него, сползал к плечу....
— Умеешь работать, — кратко похвалил его Соломон по дороге домой. И с того дня стал разговаривать с ним чаще, задавать вопросы о прежней жизни. О! Соломон был приятно удивлен, узнав, что в жилах Андреса течет еврейская кровь. Почти родню узрел он в нем, изгнанном и оскорбленном:
— Вера христиан — больное дитя великой и древней веры иудеев. И кто их Бог? Наш пасынок и отщепенец. А кто создал их Библию? Тебе повезло, что покинул гнездо страданий. Здесь ты вернешься к своим истокам.
Про обряды и праздники рассказывал ему Соломон:
— ... во время праздника кущей, радуемся которому девять дней, связываем в один пучок ветви пальмы, трехлистной мирты и вербы, взмахиваем им и спелым плодом лимона на все четыре стороны света со славословиями. А вечером пляшем и поем. Наступит середина месяца тишри, и ты увидишь, как это прекрасно... Соломон брал его с собой в дома, где обитали соплеменники, и в синагогу. Андрес наблюдал, как омывали тело покойника, помазывали ему голову яйцом, взбитым в вине и, расправив члены, облекали в белый холщовый саван. Он прислушивался к себе: не откликнется ли на певучие еврейские молитвы голос крови? Но нет. Ущербен он что ли был в религиозных чувствах? Не без интереса смотрел на священнодействия при обряде обрезания. После молитвы укладывали младенца на чистое полотно и, оттянув крайнюю плоть, раввин щелкал щипцами серебряными, потом, набрав в рот рейнского, припадал к ранке, отсасывая кровь, тою же кровью и вином мазал младенческие уста... Но благоговение не снисходило на Андреса. Хотя, если видел, что хозяин ревниво ждет от него восторга, старался подобрать слова, отвечающие моменту. Соломон хорошо его кормил, доверял и прием и больных победнее, не гнушавшихся лечением у раба. Соломон говорил, что Андрес стоит больше, чем он платит за него Искандеру-Али — если по справедливости. Но не предлагать же морскому разбойнику еще денег? Соломон поставил на подоконник приемной шкатулку и указал на нее помощнику: "Будешь копить на свой выкуп. Погоди, не надо благодарностей. Из заработанного вычтешь стоимость еды и деньги, отдаваемые Искандеру-Али. Остальное твое. Мало, но все же...
И еще одну услугу оказал он Андресу.
Искандер-Али так и не получил должности при дворе или в городском совете. Да и не приспособлен он был к такого рода службе. Пробовал наняться на корсарское судно, но сплетни вперед него неслись. Соглашались арраисы брать его только рядовым матросом. Дойти до такого унижения? И теперь уж не возьмешь с собой Амелию. Получалась какая-то несуразица: если б сразу смирился с тем, что подруга останется на берегу, так и оставался бы арраисом. А нынче ничего не оставалось делать, как наниматься к кому-нибудь, но даже рулевым не берут... Неужто и вправду — несчастье принесла ему Амелия? Но она-то тут при чем? Не он ли сам велел ей перебираться на корабль, и по своей ли воле она томилась в тесноте каюты? И не его ли наследника она вынашивает, терпя недомогания всякого рода?
Денег не хватало. Часть, выделенную ему при дележе добычи, он припрятал на самый черный день. Дом, слава Всевышнему, был прочным и красивым. А еду покупали на деньги, присылаемые Соломоном за работу раба. Так что пропитание им зарабатывал Андрес. Удачей оказалось иметь такого невольника. И хотелось закрепить ее. Испанец свободно передвигается по городу. А вдруг сбежит? Утащит инструменты у Соломонa, распилит железо, скинет невольничью одежду, и кто тогда узнает в нем раба? Правда, отсюда далеко не убегают. Пустыни и горы вокруг, а где можно пройти — кордоны. Но отчаянные головы все же находятся, и потому не пустеют крючья городских ворот. Андрес может попытаться, понадеявшись на восстановленные силы и везение, и тогда приколют его врача к воротам. А лучше ли будет от этого Искандеру-Али? Потеряет последний источник существования. Нет-нет! Надо придумать способ удержать Андреса у себя навечно. Чтоб и мыслей у него не возникало о свободе. Как? Поставить клеймо. Да, да, рабское клеймо. На лоб. Чтобы знал, все и везде будут видеть в нем только раба. А живется ему неплохо, и на ум не взбредет другим хозяином обзаводиться. А еще можно женить его на своей чернокожей служанке. Интересно, что за детеныши у них получатся?