День шел за днем. Утром нос караки устремлялся к умытому росой солнечному диску, вечером кильватерная струя сливалась с золотистой дорогой к угасающему светилу.
Урсула с Глорией чинили просоленную задубевшую одежду моряков, с радостью выполняли мелкие поручения капитана, а когда сумрак опускался на море, но спать еще не хотелось — пели народные песни. Высоким и гибким голосам раздольно было на морской глади. Смягчались матросские души, и даже монахи покачивали головами в такт мелодиям. И даже капитан в одну из добрых минут затянул любимую: "Завтра снова выходим в открытое море...". Ну чем не идиллия? Еще бы еды побольше.
Андрес с женщинами терпели недостаток пищи безропотно. А матросы вполголоса возмущались. Суариш съедал свою сушеную рыбку и сухарь с улыбкой и делал вид, что вполне сыт.
Андрес поглядывал на Урсулу и удивлялся силам, скрытым в человеческом организме. Уж и голоден — прямо скажем — истощен он был, а довелось бы оказаться наедине с нею, не удержался бы, умолил не гнать его от себя. В какой бы точке караки он ни находился, чувствовал присутствие Урсулы. Будто струна натянутая соединяла их. А она? Он не знал, но казалось... Или хотелось, чтобы она чувствовала то же.
Он пытливо смотрел на других пассажиров. Как они? Но те занимались своими делами: молились, беседовали, читали, смотрели вдаль, строя планы, подсчитывая грядущие барыши. И матросам будто безразличны были женщины. Или умело скрывали они свою тягу? Правда, он придумал причину их спокойствия — нагулялись вволю в Адене. Не то что он... Даже галлюцинации стали являться. Очнется, а рядом никого. Лишь рокот волн, многоголосый храп, да где-то под ухом мышиная возня. А за перегородочкой — там спала Урсула — тишина. Будто и нет никого. Но кровь будоражила тело и била молоточками по вискам: есть, есть... В одну из таких темных ночей, он, как сомнамбула, поднялся со своего тощего тюфячка. Шаг, другой, и его вытянутые вперед руки коснулись женских рук, переплелись с ними, Андрес едва подавил всхлип. Он не думал о риске, ни о чем уже не думал. Хотя нет! Подсознание, второе "я" все же было начеку. Ни звука нельзя издать. Малейший шелест грозил бедой. Они с Урсулой превратились в две тени, слившиеся в немом порыве. И не подозревали, что Кабрал в тот же миг осторожно пробирался между скованными сном людьми, пристроившимися на палубе и полубаке кто как мог. Вот цель приблизилась. Но что там? Смутные движения. Его опередили... Кто посмел? Он им задаст! Кремень в руке Кабрала высек искру, но не успел затлеть огонек, как мощный удар свалил его с ног. Пока приходил в себя, поднимался, все вокруг замерло. Будто и не метались вспугнутые тени. Нажаловаться Суаришу? Но на кого? Потаскух, не утихомирившихся, запрут в каюту капитана, а Кабралу ничего не обломится. Он весь следующий день присматривался к женщинам, пытаясь выявить счастливчика. Тщетно. Они были ровны как море в штиль. По случайности именно Урсула приглянулась и Кабралу. Он выбрал момент, когда она оказалась одна.
— Я приду к тебе сегодня ночью. Жди.
— Зачем?
— Дурочка что ль? — и подмигнул повыразительнее.
— Господь с вами. Сеньор капитан запретил.
— Ах так! А кое-кому можно? Я хуже? Да?
— Может, и хуже, — не удержалась Урсула, показала язычок, но вовремя опомнилась. — Ох, это я пошутила, сеньор Кабрал. Простите, пожалуйста, дурочку. Видит святой Бенедикт — безгрешна я. И счастлива от этого. И не надо ничего такого. Как монашка совсем. На душе светло. Сойдем на берег, в монастырь подамся. А вы не знаете, мне месяц искуса зачтется? — Она возвела взор к месту, где, возможно, обитал Господь, и перекрестилась. Разве что праведные слезы, слезы искупления не полились из невинных очей.
Кабрал покачал головой:
— Неужели — Глория?
— Что — Глория? — вскинулась та. — Чуть что, сразу — Глория. Да Глория чиста, как едва народившееся дитя!
На них стали коситься пассажиры. И Кабрал отступил. Но теперь уж не преминул нажаловаться капитану, в ожидании скорой расправы. Вот только Суариш повел себя не так, как думалось. А тебе чего надо было возле баб? Ночью...
— Мне? Ничего. Просто подозрение появилось. Решил сном пожертвовать?
— Неужто не накажете их?
— Накажу. Но начну с тебя.
— За что?
— За провизию. Мало оказалось полученного? Решил и на остальных запасах нажиться? — глаза Суариша метали молнии. — Отвечай!
— Я ж закупил столько, сколько обговаривалось.
— А качество? Принюхайся у вони из кладовой. Мясо загнивает — плохо провялено. Раздай его немедленно, пока совсем не пропало. И молись, чтобы не окочурился кто-нибудь после. А потом? По сухарику в день? Да тебя ж вместе со мной живьем слопают. Ты не слышишь голодного ропота? Скупердяй чертов. Десяток монет сэкономил... У самого-то живот не подводит?