— Ба, почему мамуля со мной не играет?
Марье надоело ждать неизвестности, и пошла она за советом к вековухе-знахарке. А в дороге у Ярославова подворья встретились ей эти вещие люди. Говорили волхвы не по-нашему. И совсем бы их не понять, но брел с ними старичок-толмач. Уговорила Марья заглянуть в дом свой волхвов, туда, где бедою веяло. Самый древний лапландец посмотрел ей в глаза и будто уколол взглядом, сказал несколько певучих слов.
— Он согласен, — перевел спутник, — но если хочешь, добрая женщина, чтобы сегодня волхвы пришли к тебе, надо поторопиться. Солнце помогает им пророчества глаголить, а оно за полдень идет.
— Ну, так поспешим же!..
— Спешить тебе, не нам. Раздобудь чистейшую ключевую воду, падающую в реку, доставь домой в серебряном кувшине, тут и мы доберемся.
Почти бегом возвращалась Марья на торговую сторону. Думала, хорошо, что сосуд серебряный всегда найдется в их зажиточном хозяйстве, а что бедняку делать? И еще: светлая, видать, магия у лапландцев. Вот их, Новгородская, ведунья все больше по ночам сильна, при свечах и дровяном огне заговоры читает...
Пока добралась Марья до ворот своих, чувствовала, что ноги едва ль не отнимаются. Ладно — Матвея встретила. Все ему рассказала и велела:
— Пошли скорее кого-нибудь за водой!
— Нет. Раз уж такое дело, схожу сам. Дворовые захотят услужить, да по-быстрому зачерпнут воды в ближайшей канаве.
Он схватил кувшин и бросился к Волхову, соображая, где лучше ключ нужный сыскать. Вспомнил. За Миколиной рощицей плоский берег слегка вздымался, и из-под черемуховых кустов бил родник, струи которого в реку падали.
Набрал воды Матвей и скорым шагом домой направился, держа кувшин у груди, не обращая внимания на удивленные взгляды встречных. И два слова крутились в голове, цепляясь, друг за друга — волхвы и Волхов. Ведуны и река, вспоившая родной город. Знамение виделось ему за этим. Но злое или доброе?
Старики брели не торопясь, постукивая посохами. Как раз успел Матвей к их приходу. Вместе вошли они в горницу. Старший из волхвов велел откинуть занавеси. За слюдяными оконцами ломко, искристо еще сияло солнце. Успевали.
Матвей вложил в ссохшиеся от старости руки серебряный кувшин. Волхв поставил его на стол. Достал из сумы чистую тряпицу, медленно, торжественно развернул ее, извлек крупный камень похожий на жемчуг. Но таких огромных жемчужин никто не видел, и светился он будто изнутри. Старик поднес камень к окошку, бормоча что-то просительное, подошел к кровати, где едва пришедшая в себя Евдокия смотрела на происходящее мутноватым больным взором, к люльке с девочкой, только что явившейся на свет божий и уже готовившейся покинуть его. Потом тщательно выполоскал рот ключевой водою, сплюнул ее в медный таз, положил под язык бесценный камень и замер, прикрыв глаза. Все словно завороженные не сводили с него глаз. Ни шороха, ни стона. Наконец он тяжело вздохнул, промыл камень под чистой струей, упрятал его на место и заговорил-запричитал. Если б можно было все понять!.. Вещал он долго, а толмач несколькими словами отделался: тесно, мол, в этом мире матери с дочерью. Одна из них скоро погибнет. Или та, или другая. Вместе им, мол, не жить.
И ушли волхвы. Даже золотого не взяли, приготовленного Марьей. Во дворе Матвей за рукав толмача ухватил, задержал:
— Слушай, друг милый, скажи хоть толком — кто выживет? Мать?
— Не знаю, хозяин. Не обижайся. Я ведь только язык ихний. Что волхвы глаголют, то и я — тебе. Не придумывать же — грех на душу брать. А им — верь!
— Прости, — отпустил было его Матвей, но задержал снова: — Скажи еще, что за камень диковинный у волхвов?
— О! Камень действительно редкостный, чудесный. Целенитес зовется. Добывают его из головы великого индийского зверя, где он третьим глазом во лбу горит. Далеко ходят, купцы новгородские. Закажи. Может, и тебе добудут. Хотя, что толку, если пророческого дара нету? Зачахнет камень, в дешевую бусину превратится.
И он поспешил к своим спутникам, молчаливо ожидающим у ворот.
Ушли они, и солнце упало за горизонт. А к полночи небо будто разорвалось и вспыхнуло нежнейшими переливами сияния. Матвей с матерью и все дворовые на крыльцо высыпали, не налюбуются. Опять знамение? Но к чему? Лишь добру уже не быть. Добро со злом рука об руку рядом стояло. Судьба, оставив одну жизнь, должна была вычеркнуть другую.
Матвей уж который день жил в растерянности. То за одно дело хватался, то за другое, а то замирал, забыв, куда шел, и топтался на месте, опустив руки, хоть работы было невпроворот — караван ладейный из немецкой земли пожаловал, а купеческое дело такое, что только успевай поворачиваться и лови, лови момент, когда торговая удача к тебе свой лик повернет. Надо переговоры в Петергофе — Новгородском Петровом дворе вести, свою лавку товарами наполнять, а тут дома — хоть волком вой. Хорошо, мать ни на секунду не теряла присутствия духа.