— Что ж, — сказала она, — чему быть, того не миновать. Но крестить скорее дитятко надо. Неровен час, отойдет.
И послала за иереем: "Пусть в храм идет".
Сама запеленала девочку, понесла в церковь Параскевы Пятницы, которая наискось от их дома к небу золотые кресты вознесла, Матвей за соседями зашел, пожелавшими крестными быть.
А перед тем заглянула Марья к невестке:
— Как наречь хочешь дочь свою? По святцам нынче день Анастасии. Пусть "Настюшка" будет? Имя доброе. Отец Митрофан сказал, что "воскресшая" означает. Может, выживет еще?
— Нет! — почти вскрикнула Евдокия. — Не хочу!
— Чего не хочешь? — посуровела свекровь. — Чтоб дите на свет божий радовалось?
— Нет, мама, — смешалась Евдокия, — простите, но, если можно, пусть назовут, как вас, Марьей. В вашу честь.
— Хорошо, — удивилась, но согласно кивнула Марья. Не ожидала от невестки, вечно надутой и чем-нибудь недовольной, такого почитания. Она не поняла, в чем было дело.
Евдокия снова откинулась на подушки, прикрыла глаза. Накрепко впечатались в голову предсказания волхвов — или она, или этот комок плоти, причинивший ей столько страданий. Но, если до пророчества она почти умирала, то сейчас, почувствовав, что силы возвращаются, Евдокия готова была зубами цепляться за жизнь. Невозможно — умереть! Оставить сыночка Марье, чтобы только ее и любил Василек. Мало того, что Матвей — здоровенный мужик, матери все в рот заглядывает, каждое слово ловит, так и ребятенка подневольным себе свекровь вырастит. И чтобы солнце поднималось без Евдокии, и черемуха расцветала без нее? А Матвей? Ведь сразу другую в дом приведет. И каково тогда Васильку будет? Нет, нет, ни за что!
Евдокия едва с лавки не соскочила, доказывая себе и миру, что жива еще. Потом, правда, опомнилась, снова легла поудобнее. И хорошо, что пришло на ум Марьей девчонку назвать. Помрет, так хоть с именем нелюбимой свекрови. Маленькая, крошечная такая, но месть ей будет. А помрет непременно, потому что еще не почувствовала вкуса к жизни. Лежала болванчиком. Не видя цветов и не подозревая о запахе весны, о нежной силе мужских рук. А если бы не было предсказаний, и все б обошлось? О! Тогда, как угодно, но не Марьей назвала бы дитя. От этого имени сжималось сердце Евдокии — так тошна была ей ласка Матвея к матери. Уйдет из дома на час, а вернется — сразу: "Матушка, матушка", глаза сияют, улыбка с уст не сходит, и совета не у жены спрашивает, будто дура она и слова умного не вымолвит, — все к Марье. Но скажите, пожалуйста, кто по — ночам его ублажает? Кто ему сына, в муках рожденного, подарил? Мать, что ли? Вот и пусть крестят Марьей и хоронят. А она так просто не сдастся!
Такие мысли роились в воспаленном мозгу больной женщины. Тем временем девочку окрестили. И дышать она стала глубже, ровнее.
Кормить грудью Машутку Евдокия наотрез отказалась. "Чтоб не привыкать, все равно умрет, видно", — объяснила. Впрочем, и молока-то почти не было. Так что — одно к одному. Ну, за кормилицей дело не стало. Из родового гнезда, из деревни своей Марья привезла Таисью. Выбрала на славу — лицо белое да гладкое, как у боярыни, а молока — на десятерых, будто у коровушки дойной.
И начала Машутка поправляться потихонечку на радость бабке с отцом и к досаде родимой матери. Надолго ли?
С тех пор ощущение временности, сиюминутности поселилось в купеческом доме. Дал Бог — прожили день, еще день и еще... Преходящее стало главным. Необязательность чьей-то жизни, ожидание развязки подтачивали сложившийся домашний уклад.
Одна Марья принимала внучку всерьез. Но будто влив в нее все свои силы, женщина стала чахнуть и протянув кое-как четыре года, отдала душу Богу. Кроме Евдокии все печалились искренне. Ни дворовых, ни деревенских не обижала старуха, с соседями ладила, про сына с внучками и говорить нечего...
Стала Евдокия полноправной хозяйкой и крепкой деревни, и обширного двора с теремом и разными постройками, которым не один купчишка помельче завидовал.
А как же Машенька?
Росла она придорожным одуванчиком, который никто не сеял, не сажал. Цветет себе — ну и ладно. Много ли земли, воды и солнца требует? Никому не мешает. А если колымага проедет по лепесткам, раздавит?.. Ну и что? Одним больше, одним меньше...