– Лучше всего в июне, – сказала Присцилла. – Доротея и я ожидаем пополнения в мае.
Зоя посмотрела на них, закатила глаза и продолжила намазывать маслом свой тост.
– Герцогиня Марчмонт, – сказал Люсьен, – может сочетаться браком когда и где ей будет угодно. Герцогиня Марчмонт ничего не делает украдкой. Если герцогиня Марчмонт пожелает поспешить, весь мир будет спешить вместе с ней. Ваша будущая светлость, когда ты закончишь завтракать, я хотел бы поговорить с тобой в месте, где не будет твоих сестёр. Я подожду тебя в библиотеке.
Он пошёл в библиотеку.
Там было благословенно спокойно.
Герцогу спокойно не было.
Он подошёл к камину и посмотрел на каминную решётку. Он подошёл к окну и осмотрел Беркли-Сквер. Одна карета. Двое всадников. Два человека, прогуливающиеся в направлении к Лэнсдаун-Хаус. Небольшая группа людей вышла от Гантера и прошла через небольшой парк. Марчмонт вспомнил, как выглядела площадь несколько недель назад, в день Апрельского Дурака, в день, когда он приехал сюда, намереваясь разоблачить самозванку и обнаружил вместо неё девочку, которую он потерял двенадцать лет назад.
Теперь они собирались пожениться.
Тридцать дней, со времени, как он вошёл в маленькую гостиную Лексхэм-Хауса и застал её, сидящей в кресле, до дня, на который он назначил их свадьбу – ближайший четверг, в точности в конце месяца.
Тридцать дней, от начала до конца.
Тридцать дней, и он расстанется с холостяцкой жизнью.
Не это беспокоило герцога. Так должно было случиться рано или поздно. Его долг заключался в том, чтобы жениться и произвести наследников, долг, висевший над ним практически с самого рождения – хотя прямым наследником был Джерард, продолжение древнего рода было делом слишком важным, чтобы оставлять его на одного единственного мужчину в семье.
Его беспокоил предмет, находившийся у него под рукой.
Казалось, прошли часы, дни, месяцы и годы, пока что-то не заставило его повернуться в сторону двери. Люсьен, видимо, сам не сознавая, услышал её шаги. Она застыла в дверях.
Зоя стояла в корректной позе. Её утреннее платье надлежащим образом полностью закрывало её руки и бюст. Но ни одна английская женщина не стояла бы таким образом. Ни одна англичанка не прильнула бы на мгновение к косяку, вызывая в мужской голове образы того, как она падает на спину в подушки, с одеждой в беспорядке, со взглядом, затуманенным от желания.
– Спасибо за то, что утихомирил их, – сказала Зоя, войдя. – Ты удивляешься, почему я позволила им продолжать и не спорила с ними. Беда в том, что если я начну спорить, то никогда не закончу свой завтрак, и всё остынет. В гареме у нас постоянно случались истерики, гораздо хуже этой. Женщины кричат, угрожают, жалуются, рыдают. Я говорю себе, что привыкла к такому. Я говорю себе, что позволю этому пронестись надо мной, представляя, что это буря, беснующаяся снаружи. Но это очень раздражает, и я буду очень рада переехать в твой дом и установить правила, сколько сестёр можно пускать одновременно и когда им разрешено приходить.
Марчмонту не приходила в голову мысль о том, что она будет устанавливать правила в его доме, осознание факта пришло и исчезло, быстро вытесненное важностью момента, который должен был наступить и относительно которого он испытывал сомнения, каких не знал с самого детства.
– Как ты пожелаешь, – произнёс он в смятении. – У меня есть кое-что для тебя.
Казалось, Зоя замерла всем существом:
– Подарок?
– Не уверен, что это можно назвать подарком, – он похлопал по своему сюртуку. В какой карман он его положил? В какой из них, наконец, уложил? Он его вынимал и прятал сотню раз. – Минутку. Я знаю, это где-то здесь. Хоар устроил истерику, поскольку был испорчен силуэт моего… – Марчмонт вытащил маленькую бархатную коробочку, спрятанную за подкладкой полы своего сюртука.
Зоя напряглась и сложила руки на животе.
– Что такое? – спросил он.
– Ничего, – ответила она. – Думаю, я знаю, что находится в маленькой коробочке.
– В общих чертах, осмелюсь сказать, ты знаешь, – Люсьен открыл футляр, его руки были несколько менее тверды, чем им полагалось быть. Он говорил себе, что это абсурдно. Сколько раз, скольким женщинам он дарил драгоценности?
Он вынул кольцо и поглядел на него. Почему-то утром, в магазине, оно не выглядело таким… Таким…
– О, Господи, – Зоя подняла плотно сжатые руки к груди. – Какое большое.
Оно было огромным, и, вероятно, в конце концов, слишком крупным для её руки: большой гранёный алмаз в окружении других, поменьше. Ему следовало дать ювелирам больше времени. Они слишком спешили. Они неправильно поняли. Неверно восприняли идею. Но нет, Рэнделл и Бридж всегда понимали правильно.