– Это должно быть и в самом деле увлекательно, если допоздна удерживает тебя на ногах, – ответил герцог.
– Так и есть, – подтвердила она.
Подойдя ближе, Люсьен заметил чернильное пятно у Зои на щеке и другое на виске. Он всё ещё злился на неё, но кляксы выглядели столь очаровательно, и сама она казалось такой уставшей и сердитой, что напоминала ребёнка, которого заставили против воли решать задачи по арифметике.
Как он помнил, Зоя ненавидела арифметику. И всё же она настаивала на том, чтобы изучить гроссбухи, один столбик за другим ненавистных ей цифр.
– Для подобной работы слишком поздно, – сказал Марчмонт. – Ты вся в чернилах. Пойдём наверх, мы тебя отчистим и уложим в постельку.
Он подумал о том, чтобы вымыть её… везде… и его член начал набухать.
– Я ещё не закончила, – ответила она.
– Зоя, – проговорил он.
– Марчмонт, – сухо сказала она.
Герцог предположил, что она хочет услышать от него извинения. Такое искушение у него было. Она была действительно очаровательна, сердитая и вся в чернильных кляксах. Но сердилась Зоя на него, на что у неё не было никаких прав после того, как она практически выставила за двери его управляющего.
И что бы тогда было со всеми ними? Англия могла неплохо обойтись без монарха. Она пережила правление сумасшедшего короля и его не вполне вменяемого сына, даже во время войны. Марчмонт-Хаус не мог обойтись без Харрисона.
– Завтра утром все цифры будут на своих местах, – сказал Люсьен. – Тебе нужно поспать.
И он не хотел отправляться в свою огромную холодную кровать в одиночестве.
– Я скоро поднимусь, – отозвалась Зоя. – Как только закончу эти подсчёты.
Она легко взмахнула рукой, отсылая его.
Она отсылает его?
– Как тебе будет угодно, – проговорил он и в раздражении покинул библиотеку.
Спальня герцога Марчмонта выходила окнами на восток. Когда он пробудился, положение солнца подсказало ему, что было уже позднее утро. Не стоило говорить, что он находился в кровати в одиночестве.
Не стоило, так же, говорить о том, что он повёл себя как идиот.
Марчмонт это сообразил после того, как во второй раз проснулся от плохого сна. В котором Зоя уезжала верхом на вороном коне и исчезала, навсегда.
Он моргнул, вспоминая сказанное им. Буржуазная. Заурядная. Кто тянул его за язык?
Он не знал наверняка. Возможно, паника, поскольку он внезапно обнаружил, что от него требуется сделать то, что он до этого никогда не делал. Он обнаружил, что должен обратить внимание и принять решение.
Неудивительно, что решение он принял неверное.
Люсьен услышал лёгкий стук в дверь, соединяющую его спальню с комнатой Зои. Его упавшее сердце немного приободрилось.
– Да, – произнёс он. – Да, войдите.
Его сердце ободрилось ещё больше, когда она показалась в дверях в своём нарядном утреннем платье. Сшитое из муслина сливочного цвета с розовой вышивкой, платье с длинными рукавами было в изобилии украшено кружевами.
– Ты похожа на пирожное с глазурью, – сказал Марчмонт.
Она также выглядела утомлённой. Он видел тени под её прекрасными глазами. Его совесть заговорила: «Это твоя вина, ты, животное!»
Она посмотрела на него так, словно он не был животным.
Люсьен ощутил, как стало легче у него на душе.
– Зоя, – начал он. Но до того как он успел начать извиняться, вереница лакеев вошла вслед за ней, некоторые с подносами в руках.
Те лакеи, чьи руки оставались незанятыми, передвинули стол и кресла к камину. Затем они расставили тарелки и покинули комнату через главные двери, которые последний из выходивших бесшумно затворил за собой.
– Когда я поднялась наверх утром, ты ещё спал, – проговорила Зоя. – Не хотелось тебя беспокоить.
– Подойди сюда, – сказал он.
– Иди завтракать, – сказала она.
Хоар, как он обычно делал каждый вечер, разложил халат Марчмонта на спинке кресла, под рукой. Она взяла его и развернула перед ним, играя роль его камердинера.
Герцог мысленно продолжал посыпать голову пеплом в раскаянии.
Он слез с кровати, надел шлёпанцы и послушно вдел руки в рукава халата. Затянув пояс, он заговорил:
– Я должен просить у тебя прощения, Зоя. Я отвратительно повёл себя прошлым вечером.
– О, благодарю тебя, – она бросилась ему на шею, обнимая его в своей обычной импульсивной манере.
Марчмонт обнял её и крепко сжал в руках:
– Я никогда, ни за что не должен был принимать сторону Харрисона против тебя. Не знаю, о чём я думал. Очевидно, я не думал вообще. Прости меня, пожалуйста.