В забаве с Андрейкой и пролетел весь путь до Салтыковки и Кучино. Когда въехали в лесную чащобу, Андрейка притих, опешил перед такими огромными деревьями. Щекой он прижался к лицу матери, а руками крепко держался за ее шею. На всякий случай.
Лесная дорога была скверной, на колдобинах машину подбрасывало, раскачивало из стороны в сторону, но чем больше трясло, тем восторженней чувствовал себя Андрейка. Он заливался звонко-ликующим смехом, пытался и маму и бабу-няню раскачивать еще больше, но это им, к неудовольствию малыша, почему-то не нравилось. На его круглой розовой мордашке читалось: хорошо-то как!..
Но вот резко свернули вправо и едва не ударили бампером машины в ворота. Шофер посигналил. Однако ворота долго не открывались. Стали выгружаться. Когда в машине осталась лишь Анна Дмитриевна, створки ворот наконец поползли в разные стороны. Открывал их сам Иван Федосеевич. Был он в необычном одеянии, неизвестно откуда им выкопанном: серая льняная косоворотка, вышитая петушками и крестиками, шелковый крученый пояс малинового цвета с бахромой на концах… Широченные малиновые шаровары под сечевика-запорожца были заправлены в хромовые сапоги с голенищами гармошкой.
Андрейка сначала ошарашенно рассматривал это серо-малиновое чудище, узнавая и не очень пока его признавая, но стоило Ивану Федосеевичу укоризненным тоном произнести: «Андрейка, что же ты!..» — как он заковылял к нему с криком:
— Де-да-а! — и с разбегу упал на подставленные руки. Навозившись с малышом, Иван Федосеевич начал шумно приветствовать мать, Женю и Бориса. Иван Федосеевич всех по очереди расцеловал, Женю ласково погладил по спине, Бориса одобряюще встряхнул за плечо, а матери сказал с веселой ласковостью после трехкратного лобызания:
— Бегаешь, достопочтенная Анна Дмитриевна?
— Ох, бегаю, сынок!..
— И распрекрасно, душа моя. Подружки-товарки, поди, от зависти проходу тебе не дают?
Анна Дмитриевна тоненько и торжествующе залилась смехом.
— Ох, не говори, Иванушка. Так и зыркают! Так и зыркают! Кто, да что, да чей?
— Ну, а ты?
— А что я? Хвастаюсь. Мой, говорю, чей же еще?
— Ну и молодчага ты у меня. Так и впредь держать.
— Вот и держу!
Непонятный этот разговор для непосвященных означал вот что: Анна Дмитриевна пыталась поначалу выдать мальчонку за своего правнука, уверяя, что Женя ее внучка, чему, правда, никто не верил. Но хотя и не верили востроглазые старушки, но подозрение затаили: а вдруг все-таки — «генеральский внук»? Словом, для Анны Дмитриевны стала самая благодатная пора для таинственных легких интриг и секретных намеков. Утолила свое давнее желание потетешкаться с внуком-правнуком… Пусть и не кровное, а милое, все-таки — родное чадо, потому что появилось вовремя.
Говорят, все о человеке — хочет он того или нет — скажут его глаза… Так то, что за человек Софья Галактионовна и как себя чувствует среди этих, родных ей людей — можно было понять сразу, заглянув в ее тихие, будто светящиеся глаза. Да она и не хотела скрывать, как счастлива.
Во время прогулки по лесу нагуляли, по словам Ивана Федосеевича, «зверский аппетит». А накрытый Анной Дмитриевной стол уже давно ожидал их на веранде.
Налив в рюмки, Иван Федосеевич раскрыл какую-то папку, вытащил из нее несколько листков, сколотых скрепкой, и подал их Борису.
— Что здесь? — удивленно спросил тот.
— Разрешение заместителя министра высшего образования Ивана Ивановича Зеленкова получить экстерном дополнительное образование по той специальности, в которой у тебя многолетняя практика.
Софья Галактионовна удивленно всплеснула руками:
— Когда же ты успел?
Вальцов махнул рукой, не стал вдаваться в подробности.
Бориса, чувствовалось, застали врасплох. Он крутил бумаги, переданные ему Иваном Федосеевичем, не зная, куда их деть и что с ними делать…
— Я разве просил об этом?
— Нет, не просил. Но помнишь наш с тобой разговор, когда решался вопрос с экстернатом?
— Действительно, был такой разговор. Экстернаты разрешены только в филологических и экономических вузах.
— А к техническим нет подступа. А тебе хотелось…
— Так что же изменилось с той поры? — удивился Борис.