Однажды Борис Андреевич явился к Протасову и представил ему короткий отчет, что дает одному лишь заводу «Красный маяк» «почтительное отношение к теории и практике морального износа». Он так и озаглавил свой шутливый отчет. Увидев шести- и семизначные цифры прибылей, Василий Васильевич грустно спросил:
— Неужто, Борис Андреич, вы всерьез считали меня идейным противником?
— Конечно, считал. Какой же мне было смысл пробиваться в большую прессу и рисковать партийным билетом? Шум-то подняли знатнейший. Я что-то не очень понимаю вас, Василий Васильевич.
— А что же здесь не понимать, уважаемый Борис Андреич? Струсил. Страшновато было идти против течения. Проблемка-то не простая, экономическими проблемами социализма не только мы с вами занимаемся, были и другие ученые, с непререкаемым голосом. Так вот, скажу я вам, сидел я на одном чрезвычайно ответственном экономическом совещании, года три назад это было, понимал, что неверные заключения, а сказать не мог! Ведь все утверждают — нет морального износа, и точка.
«Зачем он мне все это говорит? Стыдно же!» И все-таки не мог промолчать, пожалеть Протасова.
— А вы когда-нибудь, Василь Василич, работали на заводе? — спросил он, скрывая раздражение.
— Нет, голубчик.
— Мне пришлось пройти все операции: от распределителя работ до завотделом внедрения новой техники, и скажу я вам, оглянувшись назад, на старых моих товарищей, — они могли дать больше и меньше состариться, если бы ученые, инженеры подумали о них, а не о старых станках, с которыми жаль расставаться. Если бы те же ученые изобрели более твердую сталь для напильников да более эффективный профиль насечки, наши стареющие слесари в те далекие годы, когда я только пришел в цех, смогли бы выдавать столько же продукции, что и мы, молодые, на своих лысых, заношенных инструментах. Но тогда мы были бедны и могли восполнить наши нехватки за счет мускулов, а теперь — я считаю — позор будет нашим инженерам-экономистам, если они производительность труда станут рассчитывать не за счет введения более производительного оборудования, а за счет увеличения нагрузки. Так-то, уважаемый Василь Васисилич.
Профессор молчал, опустив глаза.
— Из-за такой вот нашей с вами нерешительности мы очень медленно догоняем капиталистов.
Профессор молчал, Дроздову неудобно было оставаться дольше с ним в комнате. Он вышел, не простясь.
Борис шел домой изрядно смущенный. Он достиг того, чего желал: пригвоздил с фактами в руках, что называется, своего идейного противника. А на поверку-то оказалось, что он никакой не противник, а трусливый, малодушный человек.
Уж лучше бы молчал или по-прежнему притворялся.
Но, опомнившись, Дроздов устыдился своей горячности и безапелляционности. Он даже представить себе не мог кафедру без Протасова. И потом, разве Василий Васильевич одинок? Сколько было таких, умных, знающих, но трусоватых ученых. Нет, Протасов не Джордано Бруно. Но ведь и Джордано Бруно был один из немногих, кто пожелал пойти на костер, но не отказаться от своей мысли. Вправе ли он, Дроздов, требовать от Протасовых невозможного? Они тоже нужны. Ведь караван-то движется…
Черт возьми, как все не просто!
Не просто было и с докторской защитой самого Дроздова. На факультете не раз появлялись проверяющие из разных инстанций и требовали объяснений. Как и почему так быстро написал и защитил кандидатскую диссертацию товарищ Дроздов? А теперь прошел только год, он готовится к защите новой диссертации, докторской? Да, его книгу читали… Да, она, несомненно, глубже и интересней диссертации…
Профессор Резников терпеливо объяснял:
— Борис Андреевич Дроздов сдал, как все аспиранты, кандидатский минимум и успешно потом защитил кандидатскую диссертацию. А степень доктора наук ему будет присуждаться по опубликованной книге… Да, Борис Андреевич очень работоспособен… Книгу он написал в больнице за пять месяцев… Рецензенты сошлись во мнении, что книга Дроздова — это значительный вклад в науку о развитии социалистической экономики…
Очередным проверяющим оказался член-корреспондент Академии наук Анатолий Филиппович Чесноков.