— Где раньше преподавал товарищ Дроздов? — задавал он вопросы профессору Резникову.
— Раньше он был студентом, сдавал экстерном, до этого работал слесарем-наладчиком на заводе.
— Да, да… — член-корреспондент спохватился: — Право же, уникальная история. Да. Диссертации товарища Дроздова, если признаться, я не читал, а что касается его спецкурса — слушал и должен сказать, превосходные лекции.
У Николая Афанасьевича отлегло от сердца. Мнение Чеснокова значило немало.
— А я, Анатолий Филиппыч, признаться, приготовился к обороне. Готов защищать Дроздова всеми доступными для меня средствами.
Чесноков поморщился:
— Как ни странно, недругов и недоброжелателей у молодого ученого больше чем достаточно.
— Однако мнение члена-корреспондента Анатолия Филипповича Чеснокова кое-что да значит. Если это мнение положительное, разумеется, и если я не ошибаюсь?
— Не ошибаетесь. В моем лице вы найдете верного сторонника и защитника. Но, полагаю, кое-какие неприятности Борису… Борису…
— Андреевичу, — подсказал профессор.
— Борису Андреевичу придется пережить. Распространяются какие-то досужие домыслы. Мне пришлось справляться в редакциях, его ли это псевдоним — Андреев…
— Знать бы, кто их распространяет! Первый раз я встречаю такой крупный талант. И натура цельная, богатая. Но кому-то он дорогу перешел. Кому, задаю себе вопрос?
— Мне трудно судить. Но лично я свое положительное мнение изложу и постараюсь как-то все урегулировать. Думаю, что защита Дроздова пройдет благополучно.
Сам же Дроздов понятия не имел, какие страсти кипели вокруг него. Он уже успел войти во вкус преподавательской работы. Слушателей его спецкурса по экономике становилось все больше. Он часто теперь видел в аудитории и аспирантов других кафедр, хотя обязаны были его слушать лишь студенты кафедры политэкономии.
И другое удивляло Дроздова: количество двоек на экзаменах стало заметно убывать, и наконец они исчезли вовсе. Ответы были уверенные и порой увлеченные, и если сначала на него смотрели с любопытством, то теперь симпатия возрастала. Он «разменял» четвертый десяток, как сам выражался, и потому считал себя «древностью», но нет-нет да и обнаруживал вдруг в карманах пальто или в портфеле девичьи записки с признаниями, что его «обожают». Однажды он выложил их Жене.
— Приревнуй хотя бы. Вишь какой у тебя муж. Девчонки влюбляются. Тебя это не пугает?
Женя улыбнулась.
— Я понимаю девчонок. Ты действительно симпатяга.
— Постой, постой. На что намекаешь, красавица моя?
— На самое простое. Становишься девичьим кумиром.
— А это плохо? — насторожился Борис.
— Почему плохо? Наверное, закономерно — ты стал хорошим преподавателем.
— И ты нисколечко не ревнуешь?
— Нет!
— Какая она самоуверенная!
— Нет, не так. Я уверенная в себе и в тебе, — счастливо улыбалась Женя.
Вскоре началась избирательная кампания в местные Советы. Завод выдвинул кандидатом в депутаты Моссовета Бориса Андреевича Дроздова. Незаметно подошли и выборы. В торжественной обстановке Дроздову вручили мандат депутата.
И наконец пришло разрешение из ВАКа на защиту докторской диссертации по специальности экономика Дроздову Борису Андреевичу.
Малый зал, в котором обычно проходили защиты всех диссертаций и расширенные заседания ученого совета, не вместил всех желающих присутствовать на защите докторской диссертации Борисом Дроздовым. Этот зал был рассчитан не более чем на семьдесят человек, да и то в тех случаях, если выставляли стулья перед передним рядом и вдоль прохода. Сегодня же собралось более двухсот человек.
Профессор Резников отправился к ректору: его не обрадовал, а насторожил такой наплыв людей, вдруг заинтересовавшихся диссертацией Дроздова. Хотя понять людей можно — защищался недавний рабочий. Вроде внешне все обстояло неплохо, популярность Дроздова понятна. И все же решили посоветоваться — пригласили секретарей партийной и комсомольской организаций института, представителей парткома завода «Красный маяк».
Вскоре все приглашенные собрались в кабинете ректора.
Профессор Резников объяснил, чем вызвана эта срочная беседа. Попросил высказать свои соображения и пожелания.
Первым поднялся представитель завода Сергей Кириллов.
— На защиту из наших пришли двадцать три человека. Интересно же… Свой, рабочий. Правда, никто из нас ни в философских, ни в экономических науках особенно не разбирается, и все-таки двое хотят сказать свое слово. Понимаете сами, Дроздов — наш, наша рабочая косточка.