— Вы же сами предложили мне быть двадцатипятитысячником. Еду с охотой. С глаза долой — из сердца вон.
…На завод Вальцов возвратился как на крыльях. Через неделю он должен принять председательские вожжи, а пока надо подчистить все концы: закончить работу, сдать верстак. После смены они с Разумновым и Дроздовым бродили по городу, пили пиво, вели долгий откровенный разговор, будто хотели наговориться на многие годы вперед. Борис спросил: не задевает ли его, Вальцова, принятое решение? Почему не возвратиться ему на прежнюю должность?
Вальцова вопрос Бориса только развеселил.
— Что же мне перед ЦК нос задирать? Сам подумай. Чего я стою, там знают. А вообще-то… откровенно говоря, мне бы в деревне родиться: люблю я землю, Борис, и сельский быт мне по душе…
— Да если есть поблизости хоть какая-нибудь водица, — не удержался от шпильки Разумное.
Вальцов рассмеялся и с удовольствием потер руки.
— А я просил комиссию… Чтобы, так сказать, землица была с водоемчиком. Хотя бы и плохоньким… Обещали рукавчик от Москвы-реки протянуть.
Борис внимательно слушал и все пристально вглядывался в него. Наверное, показалось парню: как-то не очень серьезно звучат его слова. О земле целая наука создана, а у него, Вальцова, все замешено на шутке, ему, видишь ли, реку подавай. Разве крестьянину до красот сейчас? Селу нужны специалисты, борцы…
Не удержался, высказал, что думал. Вальцов в душе похвалил его за прямоту. Усмехнулся. Усмехнулся и Арефьевич. Вальцов, кивнув на Бориса, сказал Разумнову:
— В самое яблочко угодил. Я ведь тоже подумал об этом. Давай рассуждать по такой схеме. Что важнее сейчас: знать землю, как, скажем, ее знает агроном, или знать крестьянина, человеческую душу вообще, но знать ее, конечно, с позиции марксиста. Как считаешь?
— Хорошо бы… и то, и другое, да в одном бы лице. Помните по Гоголю? — ответил Борис.
Они с Разумновым переглянулись, и Вальцов, вздохнув, уверенно ответил:
— Придет и такое время, Борис. Ну, а пока — поднимись до уровня Центрального Комитета партии. Где ж ты в один-два месяца найдешь двадцать пять тысяч агрономов, зоотехников да ветеринаров, закаленных в борьбе за революцию?
Прощание с Вальцовым было бодрым.
Разумнов напутствовал его по-дружески:
— Смотри, Иван, в оба. Сам, поди, читал о тех, которые бродят с обрезами.
Вальцов сердито глянул на приятеля.
— Ладно, не пугай. И без тебя есть кому предостерегать. Полдня провел в одном местечке. Врастал в обстановку.
И вот все, о чем говорил тогда Разумнов, произошло стремительно, не давая минуты на размышления. Он ехал в тарантасе. Трое выскочили из-за кустов и сразу же вскинули обрезы. Но он все-таки чуть раньше успел выстрелить. Могучего телосложения, похожий на медведя бородатый мужчина взметнул руки, ойкнул и упал, вызвав замешательство у двоих других. Вальцов успел еще два раза разрядить наган. Второй его выстрел, видимо, угодил стоявшему бандиту в плечо. Обрез отлетел в сторону, а хозяин его, скрючившись и заплетая ногами, устремился в кустарник. В это время третий из нападавших уже ломился через кусты. Когда Вальцов нагнал бандита, он был уже на лошади, к которой он, видимо, и спешил. Вальцов выстрелил. Упала лошадь, всадника отбросило вперед.
Это и спасло бандита. Он мгновенно вскочил и скрылся за деревьями. Последние выстрелы Вальцова, видимо, не достигли цели, — он слышал, как трещит валежник. А пока Вальцов перезаряжал револьвер, левую его руку будто огнем прожгло; выстрела он не услышал.
Вальцов тотчас укрылся за деревом. Несколько раз подряд выстрелил вслед бандиту. Вдруг пуля провизжала у него над головой, брызнули крошки от дерева. Стреляли совсем близко. Вальцов дважды пальнул в том направлении. Ответа не последовало, раздался лишь треск ломаемых сучьев.
Вальцов уже не мог стрелять — боль в левом плече стала невыносимой. Привалившись к дереву, он высвободил из-под пояса рубаху и рванул от нее кусок, сбросил тужурку, кое-как разорвал рукав, залитый кровью, с трудом перевязал себя. Постанывая и хрипя от злости, поторопился к опушке.
Убитая лошадь бандита судорожно вытянулась; тревожно и призывно где-то ржал конь Вальцова. Как ни странно, теперь его мучила не столько боль в руке, сколько подкатывавшаяся к горлу тошнота. По счету это было его третье ранение (два он получил в гражданскую). Все три раны были не такими уж и тяжелыми, а вот поди ж ты, тошнило его всегда, как беременную барыню.
Отрывистые эти мысли вдруг прервал бабий вой, доносившийся со стороны села, до которого было чуть больше версты.