До свиданья. Вдруг когда-нибудь и свидимся.
Ваш Денис».
И было еще несколько случаев, когда Денис самым неожиданным образом напоминал о себе. Особенно памятна Борису встреча с подполковником Виноградовым, как впоследствии выяснилось, тоже имевшая касательство к Чулкову.
О том, что его, Бориса Дроздова, наградили орденом Ленина, он услышал от Степановой Любы. Она его тогда едва не сбила с ног — так мчалась, чтобы первой объявить о награде.
— Тебе орден Ленина… Понимаешь? Орден Ленина… — вцепилась она в Бориса.
— Почему не Золотая Звезда? — отмахнулся было тогда он и пошел к верстаку.
— Да честное же слово!.. Сама слышала «Последние Известия». За выполнение правительственного задания с нашего завода многих наградили разными орденами, медалями, а тебе — орден Ленина…
Напильник выскользнул из рук Бориса. Он наклонился, чтобы его поднять, и задел плечом другие инструменты — они посыпались на пол. Люба стала помогать ему, потому что Борис просто ничего не видел. А потом он молча отобрал у Любы напильники и зачем-то начал рассовывать их по карманам.
Ты, может, ослышалась? Орден Ленина…
— Вот чудак! Арефьича наградили, Кириллова нашего тоже, директора… всех орденами Красного Знамени…
К Борису подходили, поздравляли, а он еще долго не мог выйти из оцепенения. Что ему говорили, что он говорил, кому отвечал и отвечал ли — ничего потом не мог вспомнить.
Сильные руки вдруг резко повернули его.
— Дайте и мне возможность помять ребрышки имениннику… Ну, Дроздов, поздравляю! — обнял Бориса Константин Арефьевич. — Не жуй рукав! Не сомневайся, заслужил. Делаешь много, а будешь делать еще больше. Собирайся на митинг. Там будешь благодарить. Только… ради бога… не меня.
…И вот настал тот радостный день, когда должны были вручать награды. А у Бориса, как назло, шли «бабки» (коробка скоростей), и от его «бабок» зависели операции у его ученика, Григория Зонова, а от коробок скоростей, собранных ими, — отправка готовых станков по спецзаказу.
— Может, потом как-нибудь? — расстроенно спросил он у Разумнова. — Вынь да положь «бабки» — конец месяца. Головы снимут. Вы же сами знаете…
Константин Арефьевич с любопытством всматривался в Дроздова. Может, притворяется? Ведь это черт знает что! Ему, видите ли, некогда получить орден Ленина!..
Но перед ним стоял искренне огорченный человек. Позже он, этот человек, раздраженным тоном заявит, что орден Ленина от него никуда не уйдет, если уж Указ Президиума Верховного Совета опубликован. А вот если по вине их завода на фронт не будут даны десять тысяч направляющих для реактивных снарядов «катюша», снимут голову не только с него, рядового наладчика станков, но и с заместителя директора товарища Разумнова. А чтобы этого не случилось, ему с Гришей Зоновым требуется не меньше тридцати часов времени с малым перекуром.
Но это будет потом. А пока Константин Арефьевич сверлил глазами Бориса.
«Да нет, чепуха лезет в голову, — отбросил наконец подозрения Разумнов. — Нет, это у него от души — вот в чем штука. У тебя на такое — кишка тонка, а ему — впору».
Обозлившись вдруг почему-то на себя, Константин Арефьевич стал сердито выговаривать Дроздову:
— Костюм выходной надеть и через полчаса быть у проходной. Ясно? Что мнешься? Нет костюма, так и скажи. Возьми у меня — одного с тобой калибра. Но чтобы без фокусов.
Борис сначала растерялся, потом удивился и наконец дал волю чувствам: он не привык, чтобы с ним так разговаривали. Вот здесь-то он и позволил себе заявить, что орден Ленина от него никуда не уйдет. Но Константин Арефьевич не желал слушать возражений.
— Пропуска в Кремль заказаны, — закончил Разумнов в той же тональности. — Президиум Верховного Совета из-за одного Дроздова собирать не будут. Сейчас не сорок первый, а сорок третий. Работы у Михаила Ивановича по горло, что ни день, то ордена да Звезды.
Первый раз Константин Арефьевич с таким нескрываемым раздражением и обидой разговаривал с Дроздовым. Сердитым он бывал часто, и влетало от него Борису не раз, еще когда в кадровиках ходил. Но как бы его ни ругал Арефьевич, Борис чувствовал, что в нем, как любил выражаться Разумнов, он видит человека с большой буквы. Теперь же Борис уловил в этой брани какой-то странный, задевающий его оттенок, как будто он, Дроздов, переступал границу дозволенного и Арефьевич хотел поставить его на место. Он начал размышлять и анализировать, но понять ничего не смог и подчинился.
Когда в назначенное время принаряженный Борис ступил в Свердловский зал, он был заполнен до отказа.