Витю она застала одного. Сидел он на ступенях, безучастно глядя на зеленую воду. «Папа уехал в военкомат», — сообщил он Кате. Она обняла его, прижала стриженую голову к своей груди и заплакала, еще боясь сказать ему, зачем приехала. Так и сидели они вдвоем на ступенях, молчаливые от горя, каждый ожидая своего единственного.
Но раньше, чем Антон Петрович, пришла в дом Настасья Ивановна, чтобы по заведенной привычке приготовить еду. Большое дряблое лицо ее было заплакано.
— Сын у меня на границе, — сдавленным шепотом сказала она Кате. — Пропадет парень.
Все валилось у нее из рук. Она часто сморкалась в фартук и громко стучала ножом, нарезая овощи. А Катю клонило в сон. Всегда клонит в сон, когда напряжены нервы. Клевал носом и Витя.
— Ступайте оба в холодок, подремлите, пока готовлю. Нынче и сна ни у кого не было. Придет Антон Петрович — разбужу.
Она провела ее не в первую комнату, где в прошлый раз уже была Катя, а в следующую, служившую спальней. Катя придирчиво осмотрела ее убранство, как будто собиралась тут жить. Скромность обстановки поразила ее: здесь стояли две узкие железные кровати, канцелярский письменный стол с одной тумбой, венские стулья.
— Не буду я спать, — упирался Витя, — папа скоро придет.
— Так ведь я тоже не буду. Вот только прилягу, и все.
От близкой воды, освещенной солнцем, на потолке играли зеленоватые блики. В простенке Катя увидела портрет. Тот самый, который описывала Пелагея. Ну вот, и встретились мы с тобой, Зося!
Сочинила Пелагея. Красавицей она не была. Черты ее лица были, пожалуй, мелковаты, особенно нос и рот. Но брови взлетали неожиданно высоко и тонко, распахивая светлую ширину глаз, наверное голубых. Шея и грудь Зоси были обнажены, и это не казалось бесстыдным. Наготу прикрывали только пепельные локоны. Вот и вся Зося. Немножко удивленная, с притаившейся улыбкой.
Катя смотрела на портрет, не отрываясь. Пыталась представить ее живой и не могла. Если любил — значит, стоила она топь Когда-нибудь Катя узнает всю ее жизнь, все ее мысли, поступки. Он сам расскажет ей об этом.
— Это моя мама, — неожиданно сказал мальчик. — Папа возьмет ее с собой, он уже сказал.
«Ну что? — лукаво спросила со стены Зося. — Мне-то с ним быть просто».
Тяжелые мысли одолевали Катю. Как мало значила она для мальчика и его отца! О падучей звезде, прочертившей темное небо, и то дольше помнят! Разминулись на перепутье — вот и все. Да и перепутье-то какое страшное — война.
И все еще не было решения остаться ей в городе или, как советовал Ветрищев, уехать с мальчиком в Сибирь.
Она задремала и проснулась потому, что услышала голос Антона Петровича. Плотно прикрытая дверь заглушала слова, но было понятно, что он просит Настасью Ивановну как можно скорее увезти мальчика в безопасное место.
Катя вскочила с кровати, босиком выбежала на террасу.
— Почему вы просите Настасью Ивановну? У нее свое горе. Витю я увезу в Успенск.
— Катя, вы здесь?
Это обидело ее больше всего на свете.
— Где же мне быть, Антон Петрович, как не здесь.
— Я искал вас в Севастополе. Заходил на Садовую, но никого не застал. — Он был уже в военной форме, черные петлицы зенитчика оттеняли его бледное лицо. — А вы, Настасья Ивановна, идите домой, мы тут обо всем договоримся.
Они вместе проводили ее.
— Если бы вы знали, как я тревожился за вас! Ну потом увидел, что дом цел, успокоился. Да, Катя, вам нужно уезжать.
Они присели к столу на плетеный диванчик, и он сразу обнял ее за плечи.
— Милая, какое короткое было у нас счастье. Теперь уже ему не бывать.
— Почему не бывать? — запротестовала Катя. — Окончится война, и вернетесь. Я буду писать вам.
— Конечно, будете. Катя, милая моя Катя… Да ведь не для того мы встретились, чтобы сразу потерять друг друга. Кто знает, чем кончится эта разлука…
Катя едва сдерживала слезы. Она смотрела ему в лицо не отрываясь, чтобы запомнить его навсегда. В военной форме он был совсем другим, каким-то незнакомым.
— Вам когда надо явиться?
— Через три часа я должен быть в городе. Давайте поговорим о Вите. Вы так молоды, Катя, сумеете ли? Пусть вам поможет Пелагея Ивановна, я потом напишу ей.
— Не надо писать Пелагее. Я сделаю все сама. Почему вы не верите мне? — спросила она с упреком.
Он помолчал.