Сверху оно казалось неживым и, конечно, безмолвным. Сверху это и не море, а голубая равнина, если хотите, даже пустыня. Так рисуют море плохие художники. Так видится оно детям и космонавтам. И Лида Архипова, девушка, приехавшая в Крым из далеких северных лесов, увидела его с высокой горы точно так же. Потом, когда автобус спустился вниз, море заговорило, запело, задвигалось, но Лида даже под конец своего отдыха все-таки помнила море таким, каким она увидела его впервые, — голубым и беззвучным.
Теперь до отъезда осталось пять дней. И снова маленький лесной поселок на берегу Унжи, бревенчатая контора леспромхоза с шумливым директором и бесконечные приказы, которые Лида должна писать под диктовку. И все о лесе: вырубка, вывозка, посадки. Иногда ей кажется, что и сама она в этом лесном краю не больше, чем сосенка — юная корабельная сосенка, потому что Лида тоже высокая и тоненькая, а летом еще и рыжеватая.
В тот день ее ждало письмо от мамы. Оно лежало в вестибюле, где обычно находили свою почту отдыхающие, возомнившие почему-то, что им должны писать каждый день, и не только родственники, но и знакомые. На этот счет Лида никогда не заблуждалась, но все-таки, поддаваясь общему настроению, всякий раз заходила в вестибюль, когда возвращалась с пляжа. И вот наконец ей тоже письмо.
Она взяла его и пошла к беседке — месту уединенному и опасному, поскольку именно здесь высокий берег дал глубокую трещину.
Старенькая библиотекарша никаких особых новостей дочери не сообщала. Только подтверждала, что Лидино письмо получено и что все конторские радуются за Лиду, наконец-то увидевшую море. Потом мама, которая всегда любила книги и описания природы, сама пустилась в пространные и удивительные для Лиды рассуждения: «Вчера ездила я в Макарьев, попросилась вместе с директором. Посадил меня с собой в кабинку и всю дорогу спрашивал о тебе. Ничего, говорю, хорошо отдыхает, спасибо, что охлопотали путевку. А сама во все глаза на природу нашу любуюсь. Ты вот морем восторгаешься, а по мне так лучше наших мест на свете нету. Река-то какая! Чистая да плавная такая. Макарьевские берега высокие, а по ним все деревеньки лепятся, одна другой краше. И никакому дому на задворки уходить не хочется, все по бережку, да по бережку. Одна деревня кончится, тут же другая начнется. Зато на нашем берегу — леса. Отмели песчаные, а за ними леса темным-темны. Дух занимается, вот какая красота. Стали к Макарьеву подъезжать, Федор Лукич и спрашивает: «А замуж она там не выскочит? Оставит меня без секретарши». А я ему: «Не беспокойтесь, Лидочка у меня степенная, на первого встречного не бросится. Она с писателем подружилась». — «С каким? Как его фамилия?» А я говорю: «Про фамилию она ничего не пишет, а зовут его Михаилом Никитичем…»
Лида положила письмо на колени и задумалась. Чудачка эта мама. Ну зачем она разболтала Федору Лукичу о писателе. Михаил Никитич человек семейный, не дай бог до жены донесется, что дружит он на курорте с какой-то девушкой. А жена вдруг ревнивая, скандалы начнутся. Даже представить немыслимо, что такого человека, как Михаил Никитич, какая-то женщина, пусть и жена, начнет допекать ревностью. Он и оправдаться-то не сумеет. Будет смотреть на нее своими тихими серыми глазами и улыбаться.
— Что пишет мама?
Лида вздрогнула и покраснела. Это Борис Николаевич, земляк из соседней области. Пожилой, а подкрадывается, как молоденький. Они сидят за одним столом: Лида, Борис Николаевич и Михаил Никитич. На днях четвертого посадили — одну москвичку в голубых шортах, хотя в курортных правилах совершенно ясно сказано, что в шортах положено ходить только на пляже.
— Откуда вы знаете, что письмо от мамы?
— Я все знаю. Угадываю мысли, предсказываю судьбу и даю полную картину того, что было.
— А у меня ничего не было, — с улыбкой сказала Лида.
— Совершенно верно. Вы только что родились. Вот здесь, у моря. Отсюда все и начнется.
Войти в беседку прорицатель все-таки не решился. Так и стоял в кустах, с купальными тапками под мышкой.
— А что начнется? — поддаваясь игре, спросила Лида.
— Любовь.
Лида вспыхнула. Беда, когда краснеют блондинки. Румянец окатывает не только лицо, но и шею.
— Любовь? Вот придумали! Да с чего вы взяли?
— Девочка, это видят все!
Лида чуть не плакала. Щеки ее горели до боли, а глаза то вниз, то в сторону…
— Вы говорите о Михаиле Никитиче? Но какая же тут любовь?! Зачем придумывать, это нехорошо. Мы — друзья.
Борис Николаевич, довольный, что нашел повод повеселиться, облокотился на барьер, подперев свои дряблые щеки, не спуская с Лиды смеющихся глаз. Какой же она ребенок! Ведь и впрямь влюбилась. Напрасно, напрасно! Все, что происходит на море, на его берегах, забывается. Но об этом знают только пожилые. А юность всегда чему-нибудь верит!