— Значит, не любовь? Тогда прошу прощения. Считайте, что разговора не было… Скучно здесь. Купаться холодно, флиртовать неудобно — стар. И все-таки, дорогая Лидочка, я никогда не ошибался — Михаил Никитич к вам неравнодушен.
И ушел. Смущение девушки занимало его какую-то минуту. Ему и впрямь было скучно, а когда скучно, то все равно, какие семена бросать в почву — добрые или злые.
Семя было сладким и злым. Неужели, неужели Михаил Никитич полюбил ее? Нет. Это невозможно! А почему? Сколько угодно таких случаев, когда художники или писатели влюбляются в самых обыкновенных. Гейне, например, или Гете. Лидина мама все их биографии знает. Или вот еще один писатель — русский, в секретаршу свою влюбился. Правда, она очень красивой была. Но ведь и Лида не дурнушка, чего уж тут прибедняться. Все говорят, что цвет лица у нее прямо-таки необыкновенный. А с чего ему быть плохим — в лесу живет!
Если уверенность — черта характера, то приобрести ее внезапно страшно. С этой чертой надо родиться. Иначе она заметна, как зажатый в руке нож. И Михаил Никитич заметил.
— Что это с вами? — спросил он ее вечером, когда они перед ужином встретились на дорожке к пляжу.
— Как что? — задорно тряхнула Лида косичками. — Сегодня тепло и ветра нет. Я люблю, когда тихо. А солнце, посмотрите, какое солнце!
— Какое? — чуть насмешливо спросил писатель.
— Оно большое и желтое, как ваша шляпа. Вечерами оно всегда покачивается, будто раскланивается со всеми.
— Возможно, — согласился Михаил Никитич и посмотрел на нее не то что задумчиво, а с каким-то хорошим вниманием. Потом взгляд его задержался на Лидиных сережках из дикого хмеля. Тут он, не сдержавшись, улыбнулся: — Вы какая-то новая, Лидочка!
— Правда?
— Сущая правда. — Появилось в вас нечто вроде пружинки… Это хорошо. Человек должен быть динамичным, летящим вперед. Конечно, не без оглядки…
— Жить с оглядкой? — удивилась Лида.
— Вы не поняли. Не оглядываются на пройденный путь только машины. А человек думать должен. Сравнивать. Вернуться назад за каким-то своим утраченным качеством.
А мне и возвращаться некуда, и качеств у меня никаких нет, с грустью подумала Лида. Вот все завидуют молодости, песни о ней поют, а разобраться — что в ней? Трава и трава. Ну ладно, пускай цветок, а толку что? То ли дело Михаил Никитич! Пожил человек на земле, повидал за свои сорок лет всего, теперь и оглянуться есть на что. А ей до этого срока еще двадцать лет. С ума сойти можно!
— Нынче я письмо от мамы получила, — вроде бы виновато сказала Лида, потому что ничего другого сказать сейчас философствующему Михаилу Никитичу она не могла.
— От мамы, значит, с Унжы. Ну как там на Унже?
— Мама расписала ее бог знает как. Прямо под Тургенева. Ну, река и правда красивая.
— Не видел. Все большие реки, такие, как Амур или Ангару, знаю. Они чем-то похожи друг на друга. А вот маленькие речушки запоминаются навсегда. Они трогательные, и к ним привязываешься, как к детям. Да, да, именно, как к детям. Маленькая река — вечный ребенок.
Когда он начинал вот так импровизировать, играть словами, образами, Лида вся замирала. Кажется, слушала бы его всю жизнь. А ведь он тоже когда-то в лесах работал. Почему же это так: одни люди все на свете замечают и рассказать о том умеют, а другой по земле, как слепой, ходит. Значит, он все большие реки видел? Ой, как интересно! Надо порасспросить его об этом. И спросила первое, что пришло в голову:
— Не страшно на большой реке?
— Почему страшно? — удивился писатель, припоминая, однако, все возможные случаи, когда ему могло быть страшно. И вспомнил: страшно на плоту ночью, когда река тащит тебя на своей спине мимо невидимых молчаливых берегов. Но говорить об этом ему не хотелось. Давно уж он не работает плотогоном, это было в юности. Но теперь, когда он живет в довольстве и ночами спит на поролоновом матрасе, иногда кажется ему, что юности тоже не было, а просто слышал он, как о ней — трудной и смелой — рассказывали другие.
— Нет, Лида, на реке не страшно. Море — зверь более косматый и коварный. В прошлом году, когда я был в Египте, мы проходили Босфор…
Он долго и с увлечением рассказывает ей о морской стихии, которой он сам поклоняется как прекрасному богу. Но Лида напугана не на шутку. А мама еще предлагала ей в круиз отправиться, ну хотя бы по мелкому Балтийскому морю. Ни за что на свете!
— Экая вы трусиха! — смеется Михаил Никитич и накрывает своей большой ладонью ее стиснутый кулачок. — Зато послушайте, что мы после морских испытаний увидели в Египте…