Марья смеялась громче всех. Во-первых, от радости, что Пашка остался жив. Во-вторых, для кого же он все это рассказывает, как не для нее. Ведь он же с нее глаз, глупый, не сводит! Ну и пусть, думает Марья, ну и что же тут такого, если он на нее посмотрит. А потом она уже ждала его взгляда, и когда Пашка однажды спросил, можно ли проводить ее до дому, ничего не ответила, а молча пошла вперед и зачем-то оглянулась…
Измена ужаснула ее. Она проплакала всю ночь и решила не ходить больше на посиделки. А Пашка пришел к ней в дом сам. И развеселил ее какой-то новой историей. И попросил ни о чем не думать, а только любить его, вернее — отвечать на его любовь.
— Да пойми ты, замужняя я!
— А я холостой. Хоть завтра могу на тебе жениться.
— Люди-то что скажут?
— Что увидят, то и скажут. Дай им бог счастья — скажут!
— А Иван?
— Сама говорила, что грубый он, что обижал тебя. Так и напиши ему: люблю, мол, другого.
— Убьет он меня!
— Для этого сначала вернуться надо. И чтоб война кончилась.
Марья строго взглянула на Пашку.
— Ты запомни, Павел: смерти я ему не желаю. Дети у нас. Этот узел просто не разрубишь. Как будет потом, так и будь! А пока люби меня, Пашенька, люби!
Женщина эта страшила и влекла Пашку, как омут. Вот только дней для разгоравшейся любви оставалось немного.
Отдохнет часть, пополнят ее новыми солдатами — и прощай, Марья!
И к Марьиным детям Пашка привязался легко. Особенно нравилась ему девочка, хотя она и не была похожа на мать. Такая льняная, с податливым прохладным тельцем, с туманной синевою в глазах. И тогда опять что-то шевелилось в совестливой душе Пашки, словно смотрели на него глаза Ивана, который где-то стоит насмерть…
Мальчик, настроенный теткой Лизаветой, на ласку не поддавался. Стоило незнакомому солдату появиться в избе, как Петька тут же молчком лез на печку, и нельзя было вызвать его оттуда ни консервами, ни сахаром.
В тот день, когда Иван Сиверихин прибыл в родную деревню, ничего не подозревавший Павел встретил Марью в сенцах с пустыми ведрами и тут же принял их, чтобы самому сбегать к колодцу. В этих дощатых, пахнущих морозом сенях он стал целовать ее, поставив пустые ведра на пол.
— Вот какой, право, — отбивалась она от него, оглядываясь на ведра. — Разве можно чистое на пол ставить?
— Машенька, соскучился я…
— Позавчера виделись.
— Все равно соскучился.
— А как на фронт уйдешь, тогда что?
— Так ведь пока не ушел.
Верно. Об этом лучше не думать. Теперь они и к Нюшке в избу не наведывались, торопливо наслаждаясь своим счастьем. Марья и сплетен страшиться перестала. Да и мужу, если суждено ему вернуться, давно приготовлены слова. Он и не подозревает, какая смелая у него Марья. Пакостить втихомолку она не станет. Она и сейчас уже ушла от него. Вот только написать об этом фронтовику стыдится.
Марья не боится, а Пашке что! Бегает к колодцу с ее ведрами, лихо отгрызаясь от языкатых баб, колет во дворе березовые поленья, а то, смотришь, метелку для Марьи вяжет.
Нет, не знали они в тот вечер, какой сюрприз приготовила им тетка Лизавета. Дети давно спали на печке, а Пашка с Марьей ужинали тут же на кухне. Как всегда, Марья отварила картошки, достала из-под пола квашеной капусты да огурцов. Да луковицу очистила — выбрала какую подлинней да позолотистей. И, чуточку подумав, поставила она перед Пашкой топленого молока, розовеющего сквозь тонкий стакан. Понимала, что лакомство это редкое для солдата. Пашка пил его маленькими глотками, сдабривая им во рту горячую картофелину, что так смешно, по-детски оттопырила ему щеку.
Марья, сидевшая за столом напротив, ела мало, смотрела на Пашку ласково и грустно. Тут как ни гадай, а разлука приспеет скоро.
— Ты чего не ешь? — спросил он Марью.
— Не хочется.
— Как так не хочется? Целый день работала.
— О тебе вот думаю. И чего ты к чужой жене привязался?
— Теперь уж поздно спрашивать. Вот кончится война, если буду жив, увезу тебя на Орловщину. Я матери уже написал.
— Зачем? — испугалась Марья. — Ну-ка, скажет, с детной связался.
— Ничего, она добрая. Полюбит ребят.
— Да ничего же неизвестно, Паша.
— Все известно. Вернусь — значит, к тебе.
— А Иван? С ним-то как же?
— Забывчивая ты, Маша. Помнишь, как сказала мне — «отвыкла, не нарадуюсь»?
— Верно это, отвыкла… И все-таки муж он мне.
Громкий стук в дверь оборвал ее фразу. Пашка тревожно замер, отведя стакан от губ. Марья засмеялась.