— Эх ты, вояка. Не бойся, это не Иван. Тетка Лизавета, наверно.
Нет, не по-женски барабанили в Марьину дверь! Пашка понял это мгновенно. Он вскочил из-за стола и как был разутый, в распущенной гимнастерке ринулся в сени.
Марья успела схватить его за руку.
— Постой, я сама.
Она отстранила его и выскочила в морозные сенки.
— Кто там?
— Открывай, паскуда!
Марья замерла у двери, сотрясаемой от ударов.
— Что, не успела спрятать? — гремел на весь двор Иван. — Теперь уже не успеешь.
Она метнулась в дом, бледная до синевы.
— Паша, это Иван!
Побледнел и Павел. Оглянулся на сапоги. Они лежали на печурке, прислоненные подошвами к трубе. Махнул рукой. Обуваться было уже некогда.
— Ладно, так выйду!
— Нет, Паша, нет. Он же драться кинется.
— Ну и что? Разве я не справлюсь?
Даже в такую минуту пошутить осмелился! Она благодарно взглянула на рослого сутуловатого Пашку.
— Не хочу скандала. Детишки проснутся. Не дай бог напугаются.
Казалось, дверь вот-вот рухнет под ударами. Марья сняла засов, отступив к стенке. Больно толкнув ее в грудь, Иван стремительно прошел на кухню.
— Так, — сказал он, быстрым взглядом окинув понурого Пашку, — значит, муж воюет, а супруга Марья Иванна с тыловой крысой развлекается?!
— Где ты видишь тыловую крысу? — поднимаясь из-за стола, спросил Пашка.
— Не с разведки же ты вернулся! Вон и сапожки сушить поставлены!
— Хаживали в разведку. Дальше что?
— А дальше то, — сказал Иван, заметив на столе молоко, — дальше то, что ты детей моих объедаешь. Чье молоко жрешь?
Пашка побагровел. Мордастый, как многие молодые солдаты, он стоял перед Иваном беспоясный, безвольно опустив большие руки. Постепенно краска отлила с его лица, и Пашка твердо выдержал ненавидящий взгляд своего противника.
— Неправда, не объедаю я твоих детей. Для них ношу — это верно.
— Господи, да всякий раз несешь! — засуетилась по избе Марья. — Да об этом вся деревня знает. То сахарку, то хлебушка, то консервов. Павел — добрый и о детишках заботится.
— Давно заботится? — с прищуром поинтересовался Иван. Лицо его было нехорошим, как во хмелю. — Когда мы с тобой в лес ходили, неужто прямо от него приезжала?!
Марья мучительно зарделась. Покраснел и Пашка. Покраснел от несправедливости слов Ивана.
— Ты вот что, — повышая голос, сказал Пашка, — ты разговор веди по-честному, без козьей ножки… Ты ее сердце не ковыряй!
Иван махнул на них рукой и тяжело опустился на лавку. Он вдруг почувствовал страшную усталость, как будто только что совершил большой поход со всей солдатской выкладкой. Ноги его гудели, да и голова работала плохо. Не сообразуясь, к месту ли это, он спросил Марью совсем не о том, что сейчас его занимало:
— Зачем же ты корову, не спросясь меня, продала?
— Так она же, Ваня, старая была да еще яловой осталась. Нам и сена-то косить не давали… Надоело мне воровать по охапкам. А тут тетка Лизавета и говорит: продай, не мучайся, а молоко у меня бери…
Пашка, пользуясь минутой затишья, отыскал свой ремень и застегнул его на последнюю отметку. Потом по-быстрому обулся. Теперь его вид был совсем гвардейский, и ревнивый Иван тяжело проутюжил его своими горячими воспаленными глазами.
— Собрался, так ступай, — напомнил он гостю.
— Не уйдет он, — отстраняя в сторону Пашку, сказала Марья. — Сам, Иван, понимаешь, что разговора у нас еще не было. Раз все вместе собрались — надо все выяснить. Про себя, Иван, я так скажу. Все твои упреки я знаю и оправдываться не собираюсь. Хоть сейчас казни, хоть после, а Павла я люблю. Только сейчас и узнала, какая она любовь бывает.
— Ах ты, сука! — растерянно прошептал Иван.
— Теперь хоть за дело, а раньше за что честил? Когда-нибудь приласкал ты меня, пожалел? Может, поцеловал когда? Да ты припомни, кулаки не сжимай, обидеть меня Павел не позволит.
— Да ты в своем уме? — опешил Иван.
— В уме, не бойся. Это хорошо, что ты нагрянул. И что Павел тут — хорошо. Без него ты бы расправу надо мной учинил.
— Только попробуй, — предупредил Пашка. — Пальцем тронешь — убью на месте!
Иван усмехнулся. Занятно получается. Ему, Ивану, законному мужу, наказано командиром не убивать ни жену, ни соперника. А Пашке, видно, не наказано. Пашке, видно, все можно!
— Ты ступай, — сказал он Пашке безразличным голосом. — Даю тебе слово, не трону я ее.
— Как быть, Маня?
— Как хочешь, — прошептала она. — Если говорит, что не тронет, значит, не тронет. Хватит уж, нашумел. Хорошо хоть ребята не проснулись.