Она без конца дивилась на эту торопливую хлопотную жизнь. На улице посмотришь — все бегом бегут. Уж разве старушка какая степенность соблюдает. Но и старушки здесь зачастую бегучие. Сыплет себе с хозяйственной сумкой, откуда торчат белые батоны, даже палочки в руках не держит.
Поразмышлять Клава любила. Главным коньком ее разговоров была природа и всякие там приметы. Дожди, например, Клава называла по-разному. Были у нее дожди «капустные», «грибные», «сеянцы», которые годились для любого огородного овоща. Она различала закаты, инеи, росы. Курчавый, похожий на рассыпанные хризантемы иней сулил рыжики. А гладкий, когда трава, уставши за лето, приляжет, — к сладкой рябине.
Ее замечание насчет озими, которой нужен покров, услышал Сережка, порядочный лентяй восьмиклассник. Он сознавал, что у него трудный возраст, и вячески пользовался этим, чтобы не заниматься.
— Значит, этот снег к озими? — спросил он Клаву, выглянув из ванной, где чистил зубы. — А еще какой снег бывает? К пареной репе не бывает снега, а?
— Еще снег бывает к двойкам, — незлобиво ответила Клава. — Ох, парень, и о чем только ты думаешь. Тоже мне, космонавтами увлекается! Куда тебе до них!
Сережка выскочил из ванной разъяренный, с белыми губами от порошка.
— Не веришь, да?! Хочешь, в окошко без парашюта выскочу? С пятого этажа прыгну, хочешь?!
Клава сунула ему в руку тряпкодержатель.
— Прыгни вот на стол, смахни в углу паутину.
— Эх ты, колхоз, — остывая, сказал Сережка. — Никакого в тебе чувства юмора.
Клава легла грудью на подоконник и стала смотреть на улицу. В городе это стало ее любимым занятием. Без конца движутся машины, троллейбусы, без конца бегут пешеходы. А вон стоит на перекрестке знакомый милиционер. В первый день, как она поступила к Милютиным и пошла в булочную, он оштрафовал ее на тридцать копеек. За переход в неположенном месте.
— Я — из деревни, — сказала ему Клава, рассчитывая на милицейское снисхождение. — Недавно сюда приехала. Вы бы хоть посвистели сначала.
— На всех не насвистишься! — сказал постовой. — Оштрафую, так сразу запомните. Мне и городских нарушителей хватает.
Вот они, городские, сами корят и сами сманивают. Сколько везде объявлений понавешали: «Требуется домработница»… К одним зашла, а у хозяйки муж капитан милиции. «Пожалуйста, оставайтесь, у нас маленький ребенок, условия будут хорошие». Клава не осталась — хозяйка не понравилась, какая-то наполовину рыжая, наполовину черная, непрокрашенная, видно. Модница! А у Клавы платьишки так себе, нет уж, найдет она местечко поскромнее.
И нашла. Милютины, молодые научные работники, ждут ребенка. А пока что делать совсем нечего. Выйдет Клава на коммунальную кухню, запоет песенку, и тут же послышится нудный голос пенсионерки Аннеты Пахомовны:
— Клава, до девяти часов утра в квартире должно быть тихо. Надеюсь, ваша хозяйка ознакомила вас с инструкцией горсовета?
А то еще хуже:
— Клава, вы опять заняли мою конфорку.
— Разве она ваша? Вера Степановна говорит, что в коммунальных квартирах все государственное. Так почему же горелка ваша?
— Потому что я за ней ухаживаю.
— Да разве она барышня?
— Ты дерзкая девчонка! — сказала Аннета Пахомовна и сразу побежала открывать форточку, будто ей душно от этого нервного разговора.
Остальные соседи люди приятные, но что им до Клавы. Поспрашивали у нее, что за деревня Самохвалово, далеко ли от станции, как там живет народ да нет ли у Клавы жениха, и больше ее личностью не интересуются. Даже Милютиным нет дела до переживаний деревенской девчонки. И чего, собственно, переживать? Попала в Москву, так радуйся!
В Москву Клава приехала не одна. Наведались однажды в Самохвалово московские геологи; чего они искали в окрестностях и нашли ли, — это секрет, Клава и не допытывалась, но сманили ее с собой, дав приют на первое время, тоже молодые супруги, вроде Милютиных. А Клава у матери одна-единственная. Долго она не отпускала ее в столицу, пугая трамваями, которые будто давят вот таких деревенских да неопытных, но Клавины покровители сказали, что на месте преподадут ей уроки пешеходного движения.
Теперь супруги-геологи опять уехали по своим изыскательским делам, и Клава осталась в Москве ну не то что одинешенька, а все-таки без доброй опеки.
В Москве она живет второй месяц. Всегда здоровается с тем знакомым постовым и уже пожаловалась ему на скуку.
— Кем же вы работаете? — спросил он Клаву.
— Я? Вот в этом доме.
— Сносить его скоро будут. Про новый Арбат слышали? Тут он и пройдет. — И опять: — Какая же у вас профессия?