— Это моя единственная дочь! У неё муж погиб, её спасая, она думает, что осталась одна, я должен! Слышите Вы, доктор, я должен быть с ней! У неё здесь больше никого нет.
— Ну что ж. Не смею возражать.
Деменев устало присел на кушетку в коридоре. Под лежавшим рядом тулупом кто-то зашевелился. Показалась взлохмаченная голова Кольки.
— А! Это ты, парень, — Деменев положил мальчишке на плечо свою тяжелую руку. Спасибо тебе, парень! Спасибо за Юленьку.
— Да что вы, барин, Григорий Тимофеич, да я за Юлию Григорьевну, я ж её … он расплакался, уткнувшись в свой тулуп, — барина молодого жаль, эх! Если б вы видели, как он тогда прямо в стаю выпрыгнул….
— Поплачь, Колька, поплачь! Слезы они душу омывают, поплачь Колька, авось полегчает. Святой был человек, прими его душу, господи. Девочку мою спас — себя не пожалел.
Рукавом шубы Деменев смахнул с глаз слезу и, рванув дверь, вошел в палату.
Услышав шаги, Юлия открыла глаза:
— Папенька! Господи! Папенька, — она зарыдала.
Деменев бросился к её постели и обнял её.
— Ну-ка не реви, путешественница ты моя, горе моё луковое, ну-ка не реви, дитё перепугаешь, вон доктор говорит — роды у тебя начались. Давай мне, старайся, а я рядом буду. Я с тобой буду, слышишь.
— Папенька, тебе сказали? Миша!..
— Знаю, милая, знаю, ты не хорони его раньше времени. Вот люди оттуда вернулись, и Колька, — все осмотрели — нету там его — авось и жив, авось стаю увел за собой, да схоронился где, а ты за него не беспокойся, ты ж его знаешь он и неделю в лесу проведет — не пропадет. Я уж и народ снарядил, ищут его, ищут. А ты старайся, старайся. Милая, моя, родная моя, а я рядом буду.
— Папенька они меня опием поили, это для ребенка вредно…
— Верь доктору, моя хорошая, то они тебе отдохнуть давали, силы собрать — роды у тебя начались, преждевременно правда, ну да авось бог помилует. Я вот тоже семимесячным родился, а вот — гляди какой нынче.
Скрывая горечь, и через силу улыбаясь, Деменев встал во весь свой богатырский рост и повернулся кругом.
Боль, начинавшаяся как простое покалывание, внезапно стала чаще и сильней. Пульсирующая, разрывающая все изнутри жесткая и непреходящая, точно судорога она захватила все тело. Юлия закричала. Деменев, не вынеся этой картины, выскочил из палаты. Лука Лукич уже шел по коридору.
— Ну что! Началось? Вы батенька идите в храм, свечку ставьте, да молебен закажите, ну чтоб все как положено. Чтобы быстрее освободилась. Храм у нас на площади через три квартала, а здесь вам право делать нечего.
— Папааааа!!!!!! — Крик Юлии, раздавшийся вновь из-за двери, заставил обоих обернуться.
— Ничего, ничего Григорий Тимофеевич, обычное дело, все кричат, — он снял очки и протер их платочком, затем усмехнулся в усы. — Только знаете, обычно все кричат «Мама»… Любит она вас безмерно, видимо. Идите, сударь, идите, вы мне здесь ничем не поможете, только мешать будете. Мы все делаем правильно. Не сомневайтесь…
— Аааааааа!!!! Крик становился все громче.
Колька упал в ноги Деменеву.
— Батюшка, барин, можно и мне с вами, не выдержу я!
— Пошли, Колька, мне признаться тоже не по себе.
Вечером следующего дня Микитична постучалась к доктору в кабинет:
— Батюшка, Лука Лукич, ну сил нет смотреть, как болезная мучается, уж вторые сутки не может разродиться. Она уже и кричать не может, стонет только.
— Знаю, Микитична, знаю, уж и отец её у меня был, и пугал и молил, да только я то что могу сделать — инъекции мы ей делаем, схватки идут, а толку… Это ж надо — так с семимесячным страдать, не был бы врачом — подумал бы что заговорили её.
— Так может операцию?
— Молчи, что ты понимаешь! Девчонка еще совсем, ей рожать — не перерожать, если сейчас разрежем — детей никогда больше не сможет иметь. Резать буду в последнюю очередь. Иди… не оставляй её ни на минуту. Сердце крепкое — выдержит. Иди, мне работать надо.
Микитична закрыла за собой дверь. Доктор вышел за ней в коридор. По всему зданию раздавался протяжный хриплый стон.
— Да-с. Горло сорвала уж себе. Так она и впрямь все силы растратит. Ты вот что, ты накапай ей там, ну сама знаешь… пусть хоть ночь поспит.
Юлия лежала не в силах пошевелиться от разрывающей её тело боли. Кричать сил не было, она могла только выть как раненый зверь, страшно и жалобно одновременно. Микитична вошла с каплями и стаканом воды.
— Ничего, детонька, ничего, вот, капельки выпей, они боль снимут на время. Потерпи, доктор сказал уж скоро совсем, потерпи, милая.