– Это что получается…? – Алабян округлил глаза.
– А то и получается, – покачал головой Грацкий, – что стрелял человек во время прыжка с парашютом. На лету. В голову! – он поднял палец, – Рассчитал, когда он на балкон выйдет, прыгнул и шмальнул. А там от поля, где эти одуванчики падают до дома Тереха метров двести и лес сплошняком. С воздуха, Рудик, стрелял!
– И что, не нашли? – Алабян почесал голову, – они-то должны были знать, кто у них прыгает.
– Ага, они и знали, – Грацкий послюнявил палец и полистал дело, – Иванов, Петров, Комарова и Лившиц. Туристы. За адреналином прыгали. Естественно, документов нет. Кое-кого, конечно, нашли. Друг друга даже не помнят. Так, виделись один раз, когда парашюты с инструктором укладывали, и то в очках и шлемах. А потом, они там в штаны сикали от страха, а не друг друга разглядывали. Короче, пришли мы с этой версией к начальству, а оно нас и послало в пешее эротическое, – Грацкий махнул рукой и углубился в чтение папки, – короче, они решили, что Тереха кто-то из его абреков вальнул, которые у его дома комаров стреляли. Но мы копать продолжили, и представь, накопали! В конце поля прямо в стогу винтовка торчала бельгийская. Оптика обычная, но стабилизатор. Полный магазин, кроме одного патрона, пулю из которого в голове Тереха и нашли.
– И чего? Дело возбудили? – Алабян поежился.
– Да хрен там, – постучал пальцами по столу Грацкий, – слили просто. Да там уже не важно, кто Тереха вальнул. Наследство уже делили.
– Это же сколько стрелок за такую работу получил? – Алабян задумался, – тогда и цены были другие…
– И люди тогда были другие, – перебил его Грацкий. – А, вот, смотри. Показания инструктора. Было две женщины, четверо мужчин… бла-бла-бла… один кучерявый, другой с бородкой хихикал все время… и вот… один все время молчал. На общих фотографиях его нет. Там кто-то снимал, и даже на камеру. Инструктор запомнил его глаза. Большие, выразительные и пустые. Почему-то он посчитал его профессионалом. Типа он и от тандема отказался, и последним с самолета сиганул. Говорит, похож на военного. Только вот мы всех военных по бригадам искали, – Грацкий щелкнул языком, – Антон Измайловский с парашютом сигать любил, пока не… А вот таких, чтобы стрелков с парашютом ни у кого не было. Были, конечно, умельцы, – Грацкий облизал пересохшие губы и потянулся к бутылке с минералкой, – но чтобы так – не было. В общем, дело слили, про Тереха через полгода забыли, а потом этот стрелок вообще пропал. Только вот между началом фильма и финалом был еще один товарищ, адвокат. Сева Купи-Продай его звали. Он половину московских блатных из рук правосудия выдернул. На судах прокуроров громил за милую душу уликами, фактами… как жонглер. Так вот он тоже пулю в голову получил. Конечно, не как с Терехом. Но там повеселее было. Купи-Продай в Пресненский суд приехал. Как всегда… Тачка, кольцо охраны… Сыкливый он был, и не зря. Значит вышел он и упал. И дырка в голове снизу вверх. А телохранителей его даже не зацепило.
– Это как так? – Хмыкнул Алабян, – Из ада прилетело что ли?
– Почти угадал, – кивнул Грацкий, – снизу стреляли, из люка. Пистолет с глушителем. Пуля в подбородок вошла и из макушки вышла. Это только потом сообразили. Все балконы и крыши рядом облазили с телеграфными столбами вместе, пока эксперт не сказал, откуда могли стрелять. И всё. Но тогда это в одно дело не связали. Тогда вообще ничего связывать не любили. Лучше несколько маленьких глухариков, чем один большой и конкретный. Тем более такая катавасия началась… Сашу Курганского взяли, «Орешков»… А они тогда все на себя брали. Как будто соревновались, кто больше завалит, а на самом деле от «пыжей» убегали. Брали-то они всё, а вот Тереха и это нет. Помню, следак Солдата одного крутил. Ты, типа, профи… Наверняка ты к Тереху отношению имеешь. А тот: «Не имею». И знаешь, с нотой недовольства, – Грацкий сжал кулак, – чувствуется, что профессиональную гордость зацепили. Они ж топорно работали, хоть и с задоринкой. Но чтобы так виртуозно… Неее. Они все равно где-то следили, а здесь ни сучка, ни стружки. Всё гладко. А потом тишина. Нет, конечно, кого-то все равно валили. Девяностые у нас только у президента закончились, и в телевизоре, потому что говорить про них не хотелось. И вот он вернулся. Этот молчаливый и глазастый.