– Подожди, так кто тогда сейчас убивает? – Грацкий остановился, – Это что получается, отец не мог убивать в девяносто восьмом, потому, что был уже мертв, хотя причина у него была довольно веская, а сын мог бы убивать сейчас, тоже с причиной – месть за отца, но его тоже уже нет. Получается есть кто-то третий, может брат какой, родственник жены… Хотя, нет…
– В том-то и дело, что родственников у Валентина нет, если только бабка старая. Может она кого заказала? – Алабян выдохнул изо рта облачко пара, – или дружки, которые остались на свободе. Но столько лет мстить – такого быть не может. И есть еще один факт. Наш глазастый – это киллер, который убивает за деньги. Это факт!
– Что-то в истории Комбайнера не всё складывается, – Грацкий задумался и огляделся по сторонам, – куда нам идти дальше? Где тут у них север? Эй, уважаемый, – он увидел высокую фигуру в резиновых сапогах и брезентовом плаще, – вы здесь работаете? – Грацкий посмотрел на лопату в руках мужчины, голова которого была накрыта капюшоном.
– Ну бывает, хороню, – человек обернулся к Грацкому и Алабяну.
– А где тут северный сектор? Там братва еще похоронена, – Грацкий достал из кармана пачку сигарет, – ну эти… бандосы.
– А бандосы они что, не люди? Здесь только люди лежат. Нет тут никакой братвы, бандосов, – ответил мужчина с лопатой, – пред смертью все равны. Просто люди… Туда вон идите, увидите, – он ткнул пальцем в сторону и исчез между мраморных надгробий и крестов.
__________________
* - эта история в «Холод. Сага. Часть 15. Московские заморозки».
6 глава - 2
– Вот этот похож, – Грацкий сравнил фото с камеры и портрет Валька на граните, – точно он. И это не Андрей тридцати восьми лет из ВДВ… – Грацкий скомкал снимок, подсунутый в полицию адвокатом и убрал в карман, – теперь осталось понять, как он, с того света что ли убивает? – он повернулся к Алабяну, разглядывающему огромные монументы выше человеческого роста, – значит выходит он жив.
– Может и жив, – ответил Алабян, рассматривая улыбающегося здоровяка на плите с фамилией Наумов, – вон, ходит кто-то, – он кивнул на корзину с дорогими цветами и бутылку виски, почему-то до сих пор не подобранную кладбищенскими бомжами, – смотри, помнят его… А чего он такого полезного сделал? О, мавзолей у него целый, а жил поди как говно полное… Вон, помнишь Васю застрелили? Так у него на могиле только конфеты и яйца на пасху. А у этих, – он кивнул на портрет мужичка с острыми глазами и фамилией Зимин, – через столько лет цветы свежие… Неужели Васька меньше их сделал, что к нему только мать ходит?
– Может жены ходят? – посмотрел на фотографию Валька и его портрет на памятнике Грацкий, – они им по ходу столько бабок оставили. Или дружки… Хотя, у этих дружков не осталось, сам сказал. И ни жен, ни детей… По идее их давно должны были забыть. Нормальные люди о таких и не вспоминают, но они и Васю почему-то забыли. Жизнь, наверное, такая, – Грацкий вздохнул, – умер – забыли. До живых дела нет никому. Хотя, – он посмотрел на свежий венок, прижатый к памятнику Валька, – этих-то помнят! А нормальных людей нет… Вот и думай после этого, что такое хорошо, а что такое плохо. Ну ладно, давай соображать. Это точно он, по крайней мере очень похож. Но он мертв. И его сын мертв. Как думаешь, у нас получится получить разрешение на эксгумацию?
– Ты что, думаешь, что не он под гранитом? – Алабян посмотрел на мраморную плитку возле памятника.
– Всяко бывает, – пожал плечами Грацкий, – как «Орехи»… Значит надо тогда попробовать разрешение выбить. И если так, то считай мы след взяли. Может и раскрутим этот бесконечный висяк, – Грацкий посмотрел на ворона, который уселся на самый последний памятник в ограде, – я вот знаешь, что думаю, ты про этого Валентина рассказал, и чувства у меня двоякие появились. Смотри. Жену убили, сын погиб. Зяма блатной. На заводе тоже блатные были, где его сын. И что получается, он не убийца, а мститель? Он же так, если по уму, такую мразоту валит, которую мы по закону достать не можем…