И принимала всю мою ярость и голод.
Всю злость и ожесточённость, что накопились за десять лет моего смертельного одиночества.
До синяков, которые наверняка останутся на её нежном теле от моих пальцев.
Я пытался сказать ей без слов, как много значит для меня её жертва.
Я пытался губами написать на её теле клятву в том, что как бы ни сложилось дальше, она — лучшее, что случилось в моей жизни.
Она широко распахивала свои огромные глаза и смотрела куда-то мимо меня, смотрела в себя, прислушиваясь к тому, что происходит сейчас с ней. В ней. И я был заворожен этим зрелищем.
Я же мог смотреть только на неё.
Поэтому я не пропустил тот момент, когда для неё к боли стало примешиваться наслаждение. Такое же пряное, острое и опасное, как то, что чувствовал я сейчас. И мы стали делить эту горькую сладость на двоих.
Надеюсь, музыка её стонов и хриплых вскриков останется в моих ушах навечно и заглушит голос проклятой Темноты.
Теперь ты тоже знаешь, как можно терять контроль, — да, моя Мэг?
Когда ты впиваешься тонкими пальцами мне в спину, когда царапаешь кожу до крови, когда твои стройные ноги обвивают мои бёдра — так, будто боишься выпустить меня хотя бы на секунду из своих объятий — о чём ты думаешь?
Неужели тоже предчувствуешь, что для нас есть только одна эта ночь?
За которую я трижды делаю тебя своей.
Потому что тоже не могу выпустить из рук ни на миг.
Я хотел бы остановить движение солнца на небосводе.
Я хотел бы убить его, чтобы кроваво-алый рассвет никогда не наступал.
Я хотел бы, чтобы наша последняя ночь длилась вечно.
Глава 14 (Мэг)
Медленно-медленно выплываю из забытья.
Безумно не хочется. Поэтому всеми силами стараюсь задержаться где-то на границе сна и бодрствования.
Вокруг — непроницаемая тьма. Под моей щекой размеренно и гулко бьётся чужое сердце.
В сильных руках держащего меня мужчины мне спокойно, будто в колыбели.
По его дыханию угадываю, что не спит. Почему-то кажется, что вообще сегодня так и не спал. Чтобы не терять ни единой драгоценной минуты вместе.
А я…
Впервые в жизни я понимаю, что совершенно потерялась во времени.
— М-м-м-м… Бас… уже утро скоро? Или пока глубокая ночь?
— А ты как думаешь?
Даже в темноте чувствую, что он улыбается. А у меня внутри светит собственное солнце — моё огромное, всепоглощающее счастье. Поэтому мне хочется улыбаться тоже.
— Ну, не зна-а-а-аю… ты меня столько раз будил за ночь, что мой внутренний будильник совсем сбился!
— Прости, — усмехается Бастиан. И не слышно, чтоб раскаивался хоть на каплю.
Потягиваюсь кошечкой, изгибаюсь…царапаю грудью твёрдую мужскую… и тут очень ярко и наглядно ощущаю, что нарываюсь на четвёртый заход.
Задумываюсь ровно на секунду. А потом…
— Мур-р-р!..
Льну снова и потираюсь щекой об его плечо.
Бастиан вздыхает.
— Сокровище моё, уже почти рассвет. Нельзя рисковать. Не то голову потеряем с тобой, и только представь тогда…
— Хорошо-хорошо, я поняла! Встаю, — тоже вздыхаю я и усаживаюсь вертикально. Чтобы тут же охнуть и плюхнуться обратно.
— Что такое? — обеспокоенно переспрашивает Бас.
— Сидеть… как-то… не очень… — смутившись до ужаса, я ныряю с головой под колкое шерстяное одеяло.
Между ног ноет и тянет так, что пожалуй, если вдуматься, то и лежать мне тоже не очень.
— Прости, — снова повторяет Бастиан. И ровно с таким же процентом раскаяния.
А потом ныряет ко мне под одеяло.
— Ай-яй! — взвизгиваю, потому что его отросшая щетина царапает мне щекотно живот.
— Не дёргайся. Раны положено зализывать.
— Бас, нет… о, мой бог… но…
— Полчаса до рассвета у нас ещё есть.
Как странно течёт время.
Иногда годы пролетают в один миг.
Но иногда полчаса растягиваются в целую вечность.
А потом я кое-как на дрожащих ногах добираюсь до стола и зажигаю последний огарок свечи.
А потом Бастиан, едва прикрытый краешком одеяла, подперев рукой голову и щурясь, словно довольный кот, рассматривает меня, пока я судорожно пытаюсь впрыгнуть поскорее в платье.
А потом он встаёт меня провожать, и до нас доходит, что мы забыли об одной немаловажной детали, которая может погубить всю нашу конспирацию на корню — простыни!!! Мы переглядываемся, и я краснею до корней волос. Если кто-то увидит у него в камеретакиепростыни, решит, что тут ночью как минимум кого-то прирезали.
Поэтому я кое-как сгребаю их в узел и забираю с собой. А заодно подхватываю с пола испорченную напрочь белую рубашку Бастиана, которую он ночью мочил водой из кувшина, чтобы вытереть меня. Сама я и пальцем не могла пошевелить.