Она знала это. Представитель одной из немногих абсолютных монархий, сохранившихся в мире, Макс был наследным принцем Воларуса. А значит, его жизнь ему не принадлежала. И все-таки он имел право выбора.
– Ты меня не любишь. – Лишь это было по-настоящему важно для Джиллиан. Осознав это, она ясно поняла, почему он даже не думал обратиться за помощью к врачам.
Она ему нравится, он хочет ее, быть может, он действительно огорчен их предстоящим расставанием. Но он ее не любит.
– Любовь – не то чувство, которому я волен подчиняться. Да и сам я не хочу этого.
– Любовь либо есть, либо ее нет. Если ее нет, нечему подчиняться.
Джиллиан знала это с детских лет. Сколько бы ты ни пытался, ты не сможешь заставить человека полюбить тебя.
Любовь нельзя получить силой, как и отказаться от нее по собственной воле. Джиллиан готова была отказаться от встречи с бабушкой и дедом, никогда не увидеть своих родителей – если бы за это ей была дарована сила покончить с волной страдания, которое, казалось, поглотит ее без остатка.
– Ты сказала, что любишь меня. Мне очень жаль. – В темно-карих глазах Макса, кажется, действительно теплилась жалость. Это ударило ее сильнее, чем его слова: ее искренность словно подтверждала правдивость сказанного.
Боль сжимала тисками ее сердце, терзала все тело – физические мучения были столь же тяжелы, как душевная боль. Джиллиан едва могла дышать, она с трудом держалась на ногах.
Ему очень жаль.
Ей хотелось плакать, кричать, но она усилием воли сдержала слезы, не дав своей боли выплеснуться наружу.
– Убирайся. – Это слово она произнесла очень тихо, но знала, что он ее услышал.
– Ты действуешь нерационально.
– С первого нашего свидания ты очень старался скрывать наши отношения от прессы.
– Да.
Джиллиан не стала спрашивать почему. Его объяснения ее больше не интересовали.
Ей хотелось только, чтобы он ушел. Тогда она сможет выплеснуть свою боль. Он не должен этого видеть.
– Ты не думаешь, что, если я сейчас позвоню охране и попрошу выкинуть тебя из квартиры, вся твоя конспирация пойдет прахом?
Услышав эту угрозу, Макс изумленно посмотрел на нее:
– Ты не вызовешь охрану.
Похоже, он заблуждался, считая, что хорошо ее знает.
Джиллиан с силой вдавила кнопку тревоги, скрытую за неприметной дверцей:
– У тебя есть минута, может – две. Потом здесь будет охрана. Если хочешь встретиться с ними – оставайся.
Произнося эти слова, Джиллиан не повернулась к Максу лицом и не повысила голос. Она понимала, что иначе не выдержит и разрыдается. Раньше Джиллиан никогда не плакала. И сейчас не время начинать.
Только не в его присутствии.
Не тогда, когда страдание, кажется, вот-вот разорвет ей сердце.
Макс лихорадочно натягивал одежду, неразборчиво бормоча какие-то украинские ругательства.
В дверях он помедлил. Джиллиан почувствовала это, не оборачиваясь.
– Мне очень жаль, – произнес он.
Он ушел. Джиллиан осталась одна. Под грузом обрушившегося на нее несчастья ноги у нее подкосились, и она без сил упала на пол.
В одно мгновение рухнули все мечты, которые она лелеяла последние несколько месяцев. Все надежды на блестящее будущее, которым она предавалась, забывая о скромном прошлом и настоящем, были с кровью вырваны из ее растерзанного сердца.
Девять недель спустя Джиллиан, потрясенная, ошеломленная, сидела на скамейке около кабинета своего врача.
Не веря только что услышанному, она могла лишь молча, не мигая, смотреть на высотные башни, окружавшие маленький островок зелени.
– Вы беременны, – заявила ей врач.
Это было невероятно, немыслимо. И все же это было правдой.
Она была беременна. Срок – девять недель.
Одна ночь с мужчиной, решившим вычеркнуть ее из своей жизни. Единственная ночь, когда она позволила себе секс без защиты.
И вот – ребенок.
Чувства, которые она пыталась задушить в себе все эти девять недель, рвались наружу. Впервые в жизни она не могла равнодушно отвернуться от того, о чем не желала думать.
Ну, разве что на минуту.
Страдания от разрыва с Максом полностью поглотили ее. Она не могла не думать об этом. Каждый новый день становился очередным напоминанием о том, как она любила, сколько она потеряла и как тосковала по этому негодяю.
И все-таки она научилась сохранять хотя бы внешнюю безмятежность. Она уже могла иногда спокойно проспать целую ночь и не метаться между ночными кошмарами и реальным ужасом своей потери.
Боль от расставания с Максом вросла в нее настолько прочно и глубоко, что она ее уже почти не замечала.