"Иди в обход, не опаздываешь ведь никуда", – приказал Стефанос сам себе. И по дороге на рынок дал хорошего крюка, лишь бы не мимо её дома. Но на обратном пути лень и усталость восстали против доводов разума и одержали верх. Навьюченный парень еле тащился и уже мыслями был как минимум в кресле, а лучше - в кровати, ведь послезавтра снова скакать сайгаком под сердитые вопли старшего по кухонному званию. Отключился на минутку – и на тебе, снова оказался возле ворот Ангелакисов. "Мëдом тебе тут что ли намазано?" – пробурчал внутренний голос, но Стефаносу было не до того. Он смотрел на Марику.
А та тщетно пыталась укачать измученную зубами Зои. Не в силах таскать увесистую девицу на руках, Марика повязала платок, куда усадила дочку на цыганский манер, и ходила взад-вперёд по саду, монотонно напевая колыбельную. Стоило ей замолчать в надежде, что Зои уснула, как та открывала хитрый глаз и командирским тоном говорила: "А-а!" Марика вздыхала и снова заводила песню. Бледность её лица и нетвердая походка напугали Стефаноса: казалось, молодая мать вот-вот упадёт.
Словно почувствовав на себе его взгляд, она обернулась. Парень был готов уменьшиться до размеров комара или блохи, лишь бы она не заметила его и не обрушила на его несчастную голову своё справедливое негодование, от которого ему удавалось скрываться три дня. Но одноклассница только вздохнула и устало пожаловалась:
– Не могу больше. Зубы у неё режутся, температурит, с утра ноет и ноет. А сегодня, как назло, мать на работе, отец на работе, Герман на работе, братцы в институте, девчонки в школе. Некому подменить меня...
Стефанос затряс головой:
– Потерпи ещё пять минут. Я мясо домой заброшу – и помогу!
Марика попыталась протестовать, но он уже не слышал её. Вихрем метнулся домой, крикнул отцу, что по делам отойдёт, и прибежал обратно.
– Давай её мне, а сама ляг и поспи хоть немного.
– Не надо, Стефани, я справлюсь...
Это ласковое "Стефани" вместо привычного "Ксенакис" окрылило его. Он готов был горы свернуть, лишь бы она всегда его так называла.
– Не справишься, а свалишься! Знаем мы ваше комсомольское обыкновение изображать самую выносливую, товарищ Ангелаки. Когда хоть кто-то из твоих вернётся?
– Герман часа через три. Обещал не задерживаться.
Стефанос скептически хмыкнул, вспоминая, как Герман "не задерживается" после уроков. И в то же время ему стало радостно: целых три часа рядом с Марикой. Он сможет быть рядом с нею три часа!
Парень протянул руки к Зои:
– Что, коза, хочешь покататься на большом и сильном дяде?
Зои же, к удивлению матери, не спряталась, а потянулась к нему и радостно залепетала что-то в ответ.
– Надо же, – подняла одну бровь Марика, – всë-таки ты ей нравишься. Я думала, показалось в прошлый раз. Она обычно от чужих шарахается, а к тебе – вон как!
Стефанос хмыкнул:
– Ко мне все девчонки неравнодушны. Только одна дерётся, кусается и к себе не подпускает.
– Вот что, Ксенакис! – мгновенно выпустила колючки Марика. – А не пойти бы тебе лесом?! Без тебя обойдусь, любимец девчонок.
– Ну, ну, не кипятись, Ангелаки. Я пошутил, – извиняющимся тоном сказал парень. – Давай я подержу малышку, а ты нас обвяжешь этой своей тряпицей. А потом просто отдохнешь. Раз уж твоя разноцветная дочурка признала меня за своего.
– Лапы при себе держи, – буркнула Марика в ответ.
Поспать этой ночью – да и не только этой – ей удалось лишь урывками. Зои не отпускала грудь ни на минуту, пришлось положить её между собой и мужем. Но и там девочка, измученная первыми зубами, не давала матери покоя. Предложение Стефаноса понянчить егозу было слишком заманчивым, чтобы от него отказываться. Но и парень имел свою выгоду, это понимали оба.
Его выгодой были пять минут блаженства, пока она поправляла его руки, объясняя, как лучше держать ребёнка, касалась его спины и плеч, пока оборачивала платком и вязала узел. Лицо любимой было так близко, что он мог бы снова попробовать поцеловать еë. Но он замер, смиренно позволяя себе лишь вдыхать её запах и с каждым вдохом понимать, что не придумал себе это чувство и что желаннее женщины он ещё не встречал и, возможно, не встретит.