Герман был не из тех, кто мог бы отмахнуться и сказать "он влюбился". Заметив как-то раз Марику плачущей в уголке после очередного таракана за шиворотом, подошëл и стал расспрашивать. На следующей перемене поговорил со Стефаносом. О чëм был разговор – знали только они. Но с той поры Стефанос почти перестал цепляться к однокласснице. Тем более, что девушки стали интересовать его совсем с другой, восхитительной и волнующей стороны. Одно только не давало ему покоя – навязчивая идея о коллекции волосков. Он продолжал исподтишка её реализовывать, а девочка не спешила жаловаться классному руководителю. Стеснялась.
Тысячу волосков Стефанос так и не насобирал. Девчонка пропала на всë лето и два месяца девятого класса. Герман на классных часах говорил что-то про болезнь и даже организовывал коллективное письмо в больницу. Но, честно говоря, Стефаноса не интересовало, куда именно подевалась Марика. Целое лето никто не мешал ему и его друзьям наслаждаться жизнью. И это было незабываемо.
Но в ноябре девушка вернулась, и вместе с ней вернулся охотничий азарт. Почуяв развлечение, Стефанос пересел за вторую парту, чтобы оказаться позади своей жертвы, и на алгебре, пока все были заняты разбором заковыристой задачи, протянул руку и дёрнул со всей силы за одиноко торчащий волосок. Он ожидал, что девчонка вскрикнет, как обычно, и можно будет посмеяться над тем, как её будет отчитывать училка. И совершенно опешил, когда в его руке вместо одного волоска оказалась вся шевелюра одноклассницы. Некстати взглянувшая в их сторону математичка налилась свекольным цветом и хватала ртом воздух, словно рыба. А Ангелаки медленно повернула голову, с каменным лицом встала, забрала из рук растерянного Стефаноса парик и вернула на совершенно лысую голову. В этот момент ему показалось, что время остановилось, и на свете существует только это: обтянутая гладкой с голубоватыми прожилками кожей макушка, смешные уши и – за толстыми линзами очков – полные тоски и слëз глаза, лишëнные ресниц. И только теперь он разглядел, что бровей у Марики тоже не было. Как в методичке "Симптомы лучевой болезни", которую недавно показывал им физрук на уроке начальной военной подготовки. Подросток потянулся потрогать безбровый лоб, но тонкая рука остановила его.
– Не смей.
Голос девочки прозвучал неожиданно твëрдо.
– Ты что, Ангелаки, под радиоактивный дождь попала?
Вопль математички "Ксенакис и Ангелаки! После уроков с родителями к директору!" он услышал уже позже. Сначала был очень громкий хлопок и обжигающая боль в левой щеке. Потом громкий хохот и свист одноклассников...
Разговор у директора вышел тягостным и неприятным. Оказалось, что болезнь Марики была очень тяжёлой и прогноз, в общем-то, смертельным. И возили её лечить аж в саму Москву, и там вроде как удалось приостановить развитие недуга. Стефаносу стало немного стыдно, но ровно до того момента, как он вышел с отцом из директорского кабинета и в угрюмом молчании дошагал до дома. Отец, мрачно выслушавший Германа, математичку и своего друга Ивана Ангелакиса, также вызванного для беседы, всю дорогу обдумывал наказание. А Стефанос просто не знал, что сказать в своей оправдание.
Сев за кухонный стол, Александрос указал сыну на табурет напротив и после небольшой паузы сказал:
– Мать твоя, Хибла, которую я, видит Бог, любил и буду любить всю жизнь, мечтала о том, чтобы ты занимался музыкой. Я не препятствовал. Но вижу, что музыка не сделала твою душу чуткой. Да и времени свободного у тебя, похоже, остаётся слишком много, раз ты тратишь свою жизнь на злые шалости.
– Я же не думал, что она так серьёзно болеет, папа!..
Отец стукнул кулаком по столу.
– Не перебивай. Не думал – значит, придётся научиться думать. С завтрашнего дня начнëшь дополнительно заниматься физикой. Я договорюсь. И поступать пойдёшь на физтех. Чтобы на всю жизнь запомнить, как на человека действует радиоактивный дождь. О музыке забудь, оплачивать это баловство я больше не намерен. Завтра перед первым уроком физики зайдëшь со мной к Ивану и извинишься перед ним, Афиной и Марикой.
– Папа!!!
– Не обсуждается, – отрезал тот. Смерил сына печальным взглядом и добавил: – Женщину обижать, пусть даже маленькую и острую на язык, недостойно, сын. Не делай так больше, береги любую женщину, которая встретится на твоем пути.
Идея с извинениями удалась ровно наполовину. Иван по-отечески обнял сына лучшего друга и простил от души. Афина укоризненно поцокала языком, покачала головой, но тоже сказала, что прощает. А вот Марика... Она выслушала его молча и молча же развернулась и ушла. И это разозлило парня: он перед ней унизился, а она не соизволила и слова в ответ произнести. Тогда он снова начал задевать её в школе, исподтишка и открыто. Он надеялся, что сможет снова вывести её из себя, и, когда она ответит, гложущее чувство вины покинет его. Но любые провокации наталкивались на ледяное равнодушие девушки. Кажется, с того злополучного дня она вообще больше ни слова не сказала ему до конца десятого класса, смотрела сквозь него, словно он был человеком-невидимкой. И, словно в укор ему, она перестала носить парик. Постепенно у Марики стали отрастать волосы, но стоило Стефаносу взглянуть на тёмный ëжик, и сперва его снова накрывал жгучий стыд, а затем – злость. Он всë так же ненавидел её, факт. И никакое чувство вины или жалость не могли этого изменить.