– С чем пожаловал, сосед?
– Поблагодарить пришëл. И помириться. Войти позволишь?
– Входи, чего же, ворота открыты.
Подошел, скинул обувь, сел, куда хозяйка указала. Сама она держалась на расстоянии, забившись в противоположный конец гнезда, прижимала к себе притихшую Зои и смотрела недоверчиво. Под еë пристальным взглядом он стушевался, потупился, почувствовал, что краснеет. Прокашлявшись, Стефанос неуверенно начал:
– А Герман Романович на работе ещё?
– Да нет, с отцом в гараже. Если ты к нему...
– Я не к нему... Я вообще-то не собирался заходить... Я пойду, пожалуй...
Он развернулся боком к Марике, стал нашаривать ногами туфли, и вдруг понял, что если упустит этот момент – потом вообще вряд ли сможет объясниться. И, так и сидя боком к ней, выпалил на одном дыхании:
– Я понимаю, что поздно в этом признаваться, но я был болваном. Прости меня, если можешь. Я не хочу враждовать с тобой и не собирался вчера обидеть твою малышку.
Марика хмыкнула, смешно шмыгнула носом и вдруг протянула ему руку:
– Ладно, Ксенакис, мир. Оба были болванами, и ты, и я. Но ты – болванистей!
Пыталась говорить весело, а голос еë предательски дрожал. Не веря своим ушам, Стефанос развернулся к ней и увидел: она пытается улыбаться, но губы не слушаются, дрожат, а в глазах за толстыми линзами очков стоят слëзы. Осторожно взяв еë ладонь в свою, он бережно пожал Марике руку и замер, чтобы не отпугнуть еë неловким движением. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль: всë, сейчас его отпустит. Он извинился от души и прощëн, и больше не будет ночами видеть еë во сне. Но вместо ожидаемого облегчения, в груди защемило.
Этот миг, когда еë рука добровольно оказалась в его руке, казалось, растянулся до бесконечности, и Стефанос отчётливо понял: он готов на вечность рука об руку с ней, глаза в глаза.
Слеза сорвалась с ресниц, покатилась по щеке. Марика разомкнула рукопожатие, смахнула тонкими пальцами каплю. Зои тихонько заныла, то ли почувствовав печаль матери, то ли пытаясь привлечь еë внимание. Марика поцеловала малышку в лобик, девочка развеселилась и стала подпрыгивать, требуя продолжения игры.
– Извини, я не принадлежу себе, пока моя наездница не уснëт. А когда она засыпает – я вместе с ней.
Стефанос почувствовал, что летит в пропасть. Перед ним сидела чужая жена, мать чужого ребёнка. А он только что понял, что безоглядно влюблëн в неë, и влюблëн давно. И что отрекаясь от своего чувства все эти годы с того злосчастного момента, как сдëрнул с головы одноклассницы парик, он вырастил из слабого трепетания сокрушительное цунами. И теперь оно накрыло его, вертит и не выпускает. И не отпустит, пока не раздавит в лепëшку.
Он отвернулся, делая вид, что ищет ногами туфли, лишь бы она не увидела и тени отчаяния на его лице.
– Да, я пойду, мне и самому пора уже. Спасибо, что не держишь зла.
Он встал, сделал несколько шагов к воротам.
– Стефанос! – окликнула его Марика, и сердце молодого человека замерло на мгновение в надежде. – Ты вчера, когда к Зои потянулся, что хотел-то?
Разочарование. Вздохнуть. Повернуться с деланной улыбкой.
– Да чубчик еë хотел потрогать, необычный такой цвет...
– Ну иди, потрогай, если она не спрячется.
Но малышка и не думала отворачиваться. Она смотрела на странного дядю большими прозрачными глазами. Стефаносу вспомнился любимый кулон его матери со светло-зелёным бериллом. Отец купил его у одного вернувшегося из депортации соседа-ювелира, что неведомым образом вывез камешек с Казахского месторождения, и подарил будущей жене.
Глаза Зои были в точности такого же цвета, как тот кулон. А белая прядь, хоть и торчала смешно вверх, оказалась мягкой и шелковистой.
– Почему они такого цвета? – не удержался Стефанос от вопроса.
– Не знаю. Врачи говорят, что опасности в этом нет.
Врачи говорят. Конечно, человек, над которым висит дамоклов меч болезни, будет в первую очередь узнавать у врачей, опасно или нет.
– А твоя... лейкемия?..
– Пока не вернулась, – спокойно ответила она, укладываясь снова на укрытый пледами пол, и заводя с Зои еë любимую игру. – Тогда, после лечения, предположили, что у меня есть ещё примерно пять лет. Ну вот они закончились этим летом. У Германа каникулы были – мы ездили в Москву на обследование. Да и до этого каждый год ездили, у его родителей жили. Это ведь они нам тогда помогли в экспериментальную группу попасть, не знаю уж, какими правдами и неправдами. Пока вроде всë хорошо, жить буду. Теперь только надо продолжать каждый год анализы сдавать и показываться им. А там - видно будет. Врачи ведь пока только учатся лечить эту болезнь. Ну и меня тоже изучают как всё-таки выжившую после лечения*. Эй, что с тобой?