Ему девятнадцать, а его вовсю закрутила самая настоящая взрослая жизнь с контрактами, перелетами, гастролями и вполне себе приличными бабками.
К счастью, звездная болезнь нас пока не зацепила.
— Ты охренел? — отвешиваю подзатыльник сразу, как только этот гаденыш садится в тачку.
Выглядит паршиво. Воняет. Куртка разорвана. Под глазом вот-вот проявится синяк.
В отделение за ним я не ходил. Мог бы вообще сюда не приезжать, но очень хотелось посмотреть ему в глаза сразу, пока он не придумал для себя тысячу оправданий.
— Э, больно, вообще-то! — фырчит, приподнимая воротник кожаной куртки.
— Какого хрена, Мирон, мне звонят в пять утра и сообщают, что ты в обезьяннике?
— Так вышло, — жмет плечами и зевает в кулак.
В этот момент вспоминаю себя в его возрасте и сочувствую своему отцу. Хочется почему-то встать в позу и сказать, что у меня были причины злиться на родителей, потому что им всегда было некогда. Меня и брата для них могло не существовать месяцами.
У Мирона внимания всегда было в достатке, и не только внимания, его сгубила излишняя залюбленность, и поэтому иногда он не видит берегов. Извиняется потом. Сам. Всегда. Но в моменте, конечно, накуролесить может знатно.
— Я, кстати, съезжаю. Окончательно.
— В свой блядушник? — спрашиваю, касаясь ладонью кресла водителя, и тот заводит машину.
— Ой, не начинай. Кстати, освободи следующие выходные. Будешь мне нужен.
Вопросительно приподнимаю бровь, и сын продолжает:
— Нас номинировали. Зовут на телик. Может, заберем какую-нибудь тарелку, так что вам с мамой тоже желательно там быть. Машку только бабушке отдайте, — ухмыляется.
— Сам ей это скажешь. Если останешься после этого жив, отвезем, — улыбаюсь.
Мир смеется, а потом задумчиво кивает.
— Прости, пап. Реально случайно вышло. Мы отыграли в клубе, забурились в бар. Пока на улице курили, к Лехиной Юльке какие-то обрыганы приставать начали. Драка. Менты. Обезьянник, — разводит руками.
— Понятно. Вам с таким раскладом дома надо сидеть.
— Мы два месяца в туре были, — бесится, потому что я его сейчас якобы не понимаю. — Вчера поставили точку. Имеем право отдохнуть! — складывает руки на груди и отворачивается.
— Не дуйся. А пацаны твои где? Мне сказали, в каталажку тебя одного засунули.
Мирон ухмыляется. Поворачивает голову, смотрит мне в глаза.
— Ну ты же меня вытащил, — смотрит на часы, — через шесть часов. А за пацанов ты бы, возможно, впрягаться не стал, и им бы пришлось сидеть пятнадцать суток. А этого допустить нельзя! Говорю же, у нас премия через неделю, поэтому я взял всю вину на себя.
— Прекрасно. Вот маме все это и расскажешь.
— Мы че, домой едем? Я думал, ты меня на квартиру закинешь.
— Обойдешься. Позоришься, так позорься до конца.
— Мама будет переживать.
— Мама переживет. Не маленькая. А тебе будет стыдно.
— Эта твоя метода давно не работает, — отворачивается.
— Да? — ухмыляюсь. — А чего тогда притих и глаза прячешь?
— Ой, отстань, — стискивает зубы и пялится в окошко.
Когда приезжаем к дому, вылезать из тачки не спешит, а когда все же выползает, нервно оглядывается по сторонам. В дом заходит тихо, но это никак не отсрочивает его встречу с мамой.
— Чем от тебя пахнет? — удивляется Майя, как только сталкивается с Мироном на лестнице.
Время семь утра. Дом уже не спит.
— От него воняет, мам, — ржет Машка. Она тоже проснулась и вылезла из своей спальни, несмотря на то, что сегодня воскресенье и ей не в школу.
— Малявкам слово не давали, — огрызается наша звезда на сестру.
— А чем пахнет от человека, просидевшего полночи с бомжами в обезьяннике? В принципе, вопрос риторический, — смотрю на закатывающего глаза сына.
— Мирон, — вздыхает Майя, — опять?
— Это случайность, мам.
Майя неодобрительно смотрит сначала на сына, потом на меня.
— Случайность. Случайность, — подтверждаю. — Видишь, какой герой, скоро весь дом нам своим фонарем подсветит.
— Ужас какой-то. Я это не одобряю, Мирон, ты это знаешь и все равно ведешь себя так, словно все мы для тебя пустое место. А мы, между прочим, переживаем. Что с курткой? А лицо? Снова драка? Ты музыкант, а не боксер вроде как.
— Мама…
— Он рок-звезда, — вставляет свои пять копеек Машка.
— Точно, — подхватывает Майя, — когда нам наблюдать, как ты себе о голову гитару разобьешь?
— Ну мам! — Мирон нервно притопывает ногой.
— Все, я тебя сажаю под домашний арест. Все!
— Мам, ты серьезно? — сын ухмыляется и цепляет меня взглядом, типа она реально не шутит?