Но я до сих пор помню каждую деталь того дня, когда она стала моей.
Это был четверг. Мы заехали на мою, тогда еще прошлую, квартиру, потому что Майя облилась в парке лимонадом. На ней была белая майка с огромным розовым пятном на груди.
Такси. Ванная. Шум воды.
Вспоминаю, и становится жарко, точно также, как и тогда. Я же с ней заперся, чтобы помогать застирывать. Понимал, чем все это может закончиться, и все равно зашел.
Не было никакого романтика. Красивых слов, цветов, музыки. Были только ее губы. Горячие поцелуи. Влажные от воды руки. Падающая под ноги одежда и диван. Чертов диван в моей гостиной.
Я целовал ее как умалишенный, и она отвечала. Бормотала что-то невпопад о любви, а меня только сильнее потряхивало.
Руки дрожали, когда снимал с нее белье. Не верил, блин, своему счастью.
До конца не осознавал, кажется, что она настоящая, что здесь, что в моих руках. Что согласна, что все это правда.
Наслаждался каждой секундой. Обнимал ее, целовал разгоряченную, красную, стесняющуюся.
В тот момент не было никакой бойкой Майи. Она была моей тогда. Застенчивой и милой.
Дыхание перехватывало, движения казались неуклюжими, было дико страшно причинить ей боль, обидеть как-то… Тогда было страшно. Правда, эти страхи не помешали мне размазать ее словами две недели спустя.
Это была одержимость.
Я так и не смог тогда сказать ей все, что чувствую. Просто духа не хватило.
А эмоции накрывали хлеще, чем сейчас. Мозг отказывался работать рационально, отказывался анализировать. Я просто захлебывался ими и плыл по течению, потому что не так боязно.
А она отдавала себя всю. Без остатка.
Это была и есть моя первая любовь. Непонятная, пугающая. Я впервые в жизни столкнулся с тем, что могу чувствовать что-то, кроме раздражения.
Моргаю. Майя шебуршится под боком. Мы снова в настоящем. Вместе. Она рядом, и я готов каждый день говорить ей о своих чувствах. Каждый божий день.
— Ты чего не спишь? — высовывает голову из-под одеяла, рассматривая мое лицо.
— Выспался.
— За три часа? — зевает. — Ты киборг просто.
Улыбаюсь, глажу ее по спине. Майя ежится, и я чувствую ее мурашки.
— Ты не врал, когда говорил, что тут был ужин где-то? — морщит нос.
— На кухне.
— Пошли поедим тогда. Раз не спится.
— Спи, — целую ее в висок. — Глаза же закрываются.
— Не, я бодрячком. Пошли. Разогрею тебе вчерашних устриц, — смеется.
— Горячие устрицы, м-м-м. Что-то из высокой кухни? — приподнимаю бровь.
— А то.
Майя выбирается из-под одеяла. Надевает трусы, свисает с кровати, подбирает с пола лифчик и вдевает в него руки.
— Поможешь застегнуть?
Сажусь и тяну к ней руки. Ну вот как на ней можно что-то застегивать? Только раздевать. Только, блин, раздевать.
Целую в шею, плечо, нагло просовываю руку под одеяло, трогая Майю между ног, и она тут же пытается свести бедра.
— Арс, — закидывает руку мне за голову, — мы собирались поесть.
— Успеем, — утягиваю ее за собой и подминаю под себя. — Расслабься, моя любовь.
Наверное, впервые вкладываю в эти слова не наш с ней шутливый смысл. Нет, теперь говорю их максимально серьезно. Она и есть любовь. Майя — моя любовь.
Целую, чувствую, как она становится влажной, ласкаю ее пальцами, а потом отодвигаю треугольник трусов вбок и вхожу на нее во всю длину.
Майя охает, прогибается в спине, оказываясь ко мне ближе. Толкается навстречу. Сжимает меня в себе. Обнимает за шею, смотрит в глаза, тянется к губам.
Закидываю ее ногу себе на бедро, чтобы поменять угол, чтобы почувствовать ее до основания.
— Мы по-быстрому, — прикусываю мочку ушка, — и поедим.
— Лучше медленно, — улыбается, — чтобы я снова почувствовала, как сильно ты меня любишь.
— Больше этой гребаной жизни.
— Правда-правда?
— Клянусь.
— Я тоже очень тебя люблю, Сенечка. Ах…
***
— Устрицы? Серьезно? — Майя сидит на краю стола, закинув ногу на ногу. На ней моя футболка и больше ничего.
Разливаю шампанское по бокалам и подхожу ближе. Провожу ладонью по ее ноге, и она тут же сгибает ее в колене. Целую и вручаю бокал.
Мы спускались к завтраку часа два. За это время включили свет, и в доме стало гораздо светлее.
— За нас? — подносит бокал к губам.
Киваю.
Майя улыбается, делает глоток.
— Не ешь их только, — киваю на морских гадов. — Стухло уже все, наверное.
— Я никогда не любила устриц. Они мерзкие, — морщит нос в своей забавной манере.
— Навернем по стейку? — стебусь. Знаю, что Майя не ест мясо.
— Я, конечно, знала, что моя история с бычком тебя тогда не впечатлила, — вздыхает, — но вот смеяться не надо! — грозит пальцем.