– Ой! Извините, пожалуйста! – взвизгиваю я, осознав, что только что облила босса. – Я нечаянно!
Рокоссовский не издает ни звука. Пугающе медленно проводит ладонью по голове, а затем разворачивается в кресле на сто восемьдесят градусов и вонзается в меня прямым испытующим взглядом.
– Простите, – снова пищу я. На этот раз испуганно, потому что его молчание наводит на меня ужас.
По его лбу и вискам текут прозрачные капли. Судя по всему, я умудрилась выплеснуть на босса чуть ли не треть стакана.
– Салфетки, Ева, – произносит на удивление ровным тоном. – У вас есть салфетки?
– Да-да, конечно, – отмираю. – Сейчас принесу!
Ставлю треклятый стакан на стол и подрываюсь к лежащей на диване сумочке. Достаю оттуда упаковку бумажных платочков и семеню обратно к Рокоссовскому. Он тем временем поднимается на ноги и, обогнув стол, пристально наблюдает за моей суетой.
Приближаюсь к нему и снова застываю в растерянности. Как мне быть: просто протянуть упаковку или вытереть его лицо самой? В конце концов, это по моей вине он весь мокрый…
Недолго думая, извлекаю из пачки платочек и делаю еще один робкий шаг вперед, сокращая расстояние. Передо мной проницательные синие глаза, опушенные веером темных ресниц, волевой подбородок, покрытый темной щетиной, слегка выступающие скулы и идеально прямо нос…
Ну почему он так красив? Это вообще законно?!
Между нашими лицами не больше тридцати сантиметров. Дурманящий аромат кожи Рокоссовского проникает в легкие и разгоняет пульс до двухсот. Ноги слабеют. В животе оживают бабочки.
Нерешительно протягиваю руку к его щеке, внимательно наблюдая за реакцией. Максим Андреевич не противится, позволяя мне аккуратно промакивать влагу.
Наш зрительный контакт подобен натянутой до предела тетиве. В нем столько напряжения, столько смысла и сокрытой сокрушительной энергии, что кажется, будто наэлектризованный воздух вот-вот затрещит…
– Ты какая-то опасная, Ева, – хрипло произносит он, смещая хищный взгляд к моему рту.
– Почему? – так же сипло отзываюсь я.
– Я слишком сильно на тебя реагирую…
– Так это же хорошо… Правда?
Он молчит, а меня кроет, как при алкогольном опьянении. Безжалостно смывает с берегов реальности. С непреодолимой силой толкает к этому потрясающему мужчине. Разрывает на атомы от безудержного желания впитать его вкус…
И тогда я растворяюсь в порыве.
Закрываю глаза, поднимаюсь на носочки и, сжав в ладонях ткань его рубашки, с жадностью приникаю к горячим губам…
Глава 15. Ева
Кожу обдает приятным жаром, а по венам один за другим бегут электрические импульсы. Окрыленное сердце взмывает к горлу, а голова затягивается дымчатым розовым туманом…
Поверить не могу, я целую его… Целую Максима Рокоссовского!
Полностью отдаюсь во власть охватившего меня влечения, однако момент сладостного забытья пугающе быстро обрывается. Потому что буквально через несколько секунд пылкого телесного контакта Максим Андреевич отстраняется от меня.
Отворачивается в сторону и, отступив назад, глухо произносит:
– Не надо, Ева… Это все усложнит.
Его слова подобны ледяной воде, выплеснутой прямо в лицо: отрезвляют мгновенно.
Судорожно хватая ртом воздух и часто-часто моргая, я пячусь к двери. Чувство стыда прошибает аж до костей, а щеки болезненно горят от проступающего на них румянца.
Я на бешеной скорости несусь с небес на землю, грозя вот-вот превратиться в расплющенную позором лепешку, но при этом отчаянно пытаюсь сделать вид, что ничего экстраординарного не произошло.
Подумаешь, мужчина продинамил. С кем не бывает?
Натыкаюсь на стоящий позади диван и сдавленно охаю. Мне срочно надо взять себя в руки и перестать суетиться, но дрожащие, как осиновый лист, нервы мешают нащупать внутреннюю точку опоры.
– Ева, простите, – голос Рокоссовского доносится до меня будто через толщу воды. – Я сам виноват. Подавал неверные сигналы.
– Нет-нет, все в порядке, – порывисто заправляю волосы за уши. – Вы тут ни при чем. Я… Я сама что-то перепутала и… В общем, так случается. Не берите в голову, ладно? – вскидываю на него короткий молящий взгляд. – Просто забудьте.
Он смотрит на меня с серьезностью и какой-то необъяснимой печалью. Будто ему тоже тяжело. Будто он, как и я, барахтается на топком эмоциональном дне…
– Хорошо, – кивает наконец. – Как скажете.