сухо звучащего деревянного гонга.
Я скрещиваю ноги и делаю глубокий вдох.
Может быть, я сумею вдохнуть небытие, так
что уже не вернусь к действительности?
Но: сквозь стены ломится вся моя суета,
обострившиеся желания, яркие
образы моего распятого мира
как долго будет эта страна жить у меня в памяти?
Это сердце не сможет отупеть в бездействии!
Я буду оплакивать великую жизнь,
до тех пор, пока мой труп не выбросят на деревенскую площадь,
где его сожрут собаки
и потом удобрят им поля:
НЕБЫТИЕ И СМЕРТЬ - ОДНО И ТО ЖЕ!
Но и это сотрется
священное внутреннее пространство
станет садом радости для ночных птиц
и луна обрастет перьями!
Но и это сотрется:
плотно сходятся трещины, срастаются осколки,
в бесконечном пространстве я буду слышать
только собственное дыхание,
вдохи и выдохи,
до тех пор, пока они переливаются один в другой,
до тех пор пока я дышу.
Когда свет из башни
сольется с белой стеной,
я буду сидеть в сугробе солнца,
а моя отрубленная рука будет лежать
снизу на записной книжке
цветок для тишины.
Тюрьма - вокруг,
путь бесконечен,
но какое мне дело до всего этого?
ГОСПОДИ, УСЛЫШЬ
Господи, услышь песню приговоренных,
удавленных пуповиной виселичной петли:
услышь вой тюремных вагонов,
сухие щелчки выстрелов,
словно треск хрупких маленьких косточек
сброшенного с небоскреба зайца;
услышь, как взрываются звезды,
ибо ночь - капкан, и день - засада;
услышь тех, кто рыдает белозубыми ранами ртов,
обесчещенных падших нищих,
мужчин, потерявших мужество,
женщин с черными животами,
полными черной боли и черных звезд
потому что хватит, хватит, о Господи!
Ты говорил нам, но теперь спроси нас, Господи,
потому что здесь в наших глазах
майский день,
майский день нашего сердца
Господи, склони ухо к земле и услышь
и плюнь потом на твое зеркало.
И узри в воздухе дыру, которая велика
и с каждым мгновением ширится от безмолвия.
ТОЧКА ЗАМЕРЗАНИЯ
Солнце стоит высоко, оседлав небосвод,
роняет холодные капли - мерцающий льдистый конус,
шерсть пламени холода. Дребезжание,
ставшее камнем. Оседлав небосвод, солнце горбится
в лиловатом окрестном небе, образуя
зеркало: в нем ни единого отражения,
только бледноватый сгусток.
Напротив стена купальни, стальной лист,
в котором плавают зыбкие силуэты долгосрочников: бриться
предписано, но глотку перерезать непросто,
шейная артерия глубоко. Яблоко сердца гниет в груди,
в запястьях пульс - толчками поезда.
Сейчас - отсидев в одиночке уже не знаю сколько
странным образом обнаруживаю в камере зеркало: зрачок
застывшей воды; но под холодной пленкой
подсадная птица: бледная морщинистая обезьяна,
может быть, китайская, дикие ужимки, жесты,
едва встречаемся глазами. Слой на слой, гримаса на ухмылку,
серый пепел. Рот ее - кровавый мрак
сердцевины яблока. В глазницах - лиловатая грибница.
Образ обретает яркость: я отныне не один.
Нужно учитывать свои слова.
О, как же это случилось? Зима, будто яблоки,
в серой и рыхлой земле. И ветер,
взметающий золу, ветошь, газетные слова, дохлых псов,
гильзы, вскрытые шейные артерии улиц
трупы, покрытые слепнями, влипшими в ладони.
Стальные глаза вертолетов кружат над графикой дыма.
Перископ, ледяной осколок, встающий из синевы.
* одно из стихотворений, написанных в одиночном заключении и
нелегально переданных на волю. Впервые опубликовано в голландском
журнале "Де Гидс", 1977, N 8 (стр.548).
x x x
дорогая,
настанет день
когда солнце снова пойдет под венец
и щедрый ветер воскурит фимиам гвоздик
словно зажжет поминальные свечи
и горы будут в морщинах, будут в знаменах
зеркала побелеют
так что глаза заломит от света
и твой ныне недосягаемый образ распадется на осколки
как только я увижу тебя въяве
и волны с крутыми боками
навалятся на берег
исступленно рыдая
а потом придут сумерки
словно тысяча голубокрылых лебедей над морем
и у каждого тысяча голубых крыльев
и на белом высоком ложе
мы вкусим от белого хлеба
и черной ночи
x x x
На улице Мсье-ле-Принс,
спускающейся левее
к Люксембургскому саду,
где солнца по вечерам зажигает мелкие сучья,
чтобы свить себе гнездо среди деревьев,
на той стороне, где театр Одеон,
где медовая тропка свободы,
что теперь далека, как и та весна, которую не забыть
На улице Мсье-ле-Принс
есть ресторан, где когда-нибудь мы
встретимся ровно в девять
ты узнаешь меня, я снова отращу бороду,
пусть даже она засквозит серебром
и хозяин-алжирец
с усами, жестко торчащими из красных щек,
выйдет, положит руку мне на плечо
и скажет:
Ну вот, дорогой, все как в старые добрые времена...
Так как насчет баранины по-магрибски на двоих?
Я положу туда масла
и пряных светло-желтых зерен
а хочешь бутылку самого темного Сиди Брахим,
отдающего запахом солнца и моря?
напоследок могу предложить мятный чай
в цветастых, окутанных паром чашках...
Услышь - прежний ветер кричит
среди древних улиц Парижа
"Любовь моя, счастье вернулось!.."
(Претория, тюрьма)
ТРАНЗИТ
эта страна дочерна сожжена зимой
печаль приходящая в каждой вечерней заре
в час когда желтое небо яйцо голубиное хруст
тени ложатся огромной насечкой над вельдом
бурым доставшимся тучам людской саранчи
оставляющей выжженной почву в поисках влаги травы
но бурым еще и с древнейших времен
равнодушная эта страна
дым зимы ложится на земли
вечером бурым и хмурым щебечут птицы вот так
завязи на проводах телефонных
и комья пахнут тем самым дымом зимы
сладким от жара под коркой
мы под конвоем отправлены к югу
цепи на наших ногах никому не слышны
фургоны ползут по проселку они светлоглазые совы
им скитальцев глотать по нутру потом поутру
отрыгнут что останется волосы ногти
нас не переваришь! с нами каши не сваришь! брось!
нынче я око слепое и в щель смотровую
арестантской повозки гляжу на луну и на звезды как слезы
снаружи наружных дорог времен
эта страна ночная на все времена
мы порой громыхали по мертвым проселкам этого края
где кандалы на наших ногах никому не слышны
по улицам брошенным но освещенным огнями витрин
с манекенами розовыми в новомодных костюмах
глядящими холодно из-за стекла
хамелеончиком черным заправщик-мальчишка
серый пиджак и серый вязаный шлем
призрак следит терпеливо пришли и ушли
после полночи звезды посыпались градом
кажется выли шакалы в холмах
но при первом намеке рассвета
оказалось куда холоднее чем надо для снега
и когда мы застряли у бензоколонки
было все будто остров затерянный в море
голый кустарник седая земля где море уже миллионы