– Эй, «шалава», – кричал он ей каждый раз, лишь только она переступала порог их общего дома, – принесла ли мне, «че зря гнить», «полечиться»? Если нет, тогда иди, на «хер», отсюда!
Их соседка, занимавшая две другие комнаты хотя и просторной, но все же коммунальной квартиры, была бабушкой, как говорят в народе, «божием одуванчиком», а следовательно, планка прожитых ею лет давно уже перевалила престарелую отметку восьмидесяти пяти; Аристархова Елизавета Ивановна – так звали эту миленькую старушку – была очень худосочного телосложения, от чего невольно создавалось впечатление, что ее тело словно бы «высохло» само по себе, подвергаясь многолетним потрясениям и сопровождающим их невзгодам; лицо выпирало челюстными костями и угловатыми скулами, а еще оно обтягивалось высохшей кожей, неприятной и испещренной множеством мелких морщинок; глаза давно ввалились вовнутрь и уподобились «стеклянным», едва-едва выделяясь еле заметным зрачком (иногда даже вызывало удивление, как она с их помощью умудряется видеть); нос был такой большой, а к концу заостренный, что еще больше портил первое, и без того невзрачное, впечатление; не содержащие влаги тонкие губы давно обесцветились и всегда были чуть приоткрыты, выставляя напоказ сплошь беззубую полость, а когда она изволила говорить, ее рот вдобавок ко всему обдавал собеседника еще и неприятнейшим запахом; поседевшие волосы большей частью «повыпадали», оставшись на голове только некрасивыми, торчащими местами, «ляпками», что, наверное, и служило причиной того неотъемлемого условия, что она нигде не появлялась без скрывавшей их одноцветной косынки; ее скрипучий, вечно недовольный, голос нередко раздавался из обжитых ею помещений, воняющих отвратительной плесенью, – особенно громко, когда соседи вели себя слишком уж шумно. Старой женщине принадлежало две обшарпанных комнаты в их трехкомнатной коммуналке, где она вела довольно-таки обособленный образ жизни; говоря искренне, к ней никто никогда не ходил, так как она имела скверный, лучше сказать, вздорный характер и отвадила от себя всех родных, как, впрочем, и близких.
Это что касалось старушки. Дальше не следует забыть еще об одном персонаже, постоянно проживающем в этой квартире, – это сорокалетний Тагиев Ренат Тагирович. Как уже говорилось, он был чистокровным татарином, еще в самом раннем детстве переехавшим в город Иваново вместе с родителями; своим невысоким ростом Азмира была обязана именно этому человеку, а его чрезвычайно худощавое телосложение обозначало мужчину, не склонного к занятиям физической подготовкой и давно утратившего веру в светлое, счастливое будущее; отталкивающее лицо, «прочерневшее» от постоянного употребления алкоголя, табака и обладавшее обвисшими щеками и выпуклыми «подглазинами», выдавало наличие заболеваний мочеполовой системы и желудочно-кишечного тракта; нос был прямой, расширявшийся к концу и выглядевший в виде синюшной «сливины», испещренной многочисленными глубокими порами, точно такими же, как и на остальной коже его неприятной физиономии (ко всему тому же еще и покрытой густой многодневной щетиной); большие, искрящиеся живым интересом глаза, отливавшие темно-карим оттенком – единственное, что указывало на оставшийся в нем жизненный интерес, требовавший продолжать влачить пагубный для других общественный статус; маленькие круглые ушки торчали в стороны, но чуть более, чем у его красивейшей дочери; черные, с небольшой проседью, волосы были острижены коротко и, давно не зная расчески, взъерошенные, торчали кверху, на полную свою длину, едва ли превышавшую полутора или двух сантиметров. По своему характеру, человек этот был наглый, беспринципный, хитрый и, в то же время, очень трусливый; словом, он мог проявлять смелость только в отношении своей прекрасной дочки Азмиры, отлично зная, что та никогда не сделает ему плохо; однако, бывало, все-таки случалось, что от его назойливых выходок, совершенных на почве беспробудного пьянства, терпение «лопало» даже у этой закаленной «улицей» девушки, и она устраивала ему полный разнос, но, правда, только словестно, высказывая в этом случае все, что «накипело» в ее давно уже не детском сердце и отнюдь не ранимой душе.
Вот в таком пагубном обществе и провела восемнадцатилетняя проститутка свои и детство и юность. Однако, не зная никакой другой жизни, Тагиева нисколько не сетовала на злую судьбу, предпочитая смело глядеть всем невзгодам в лицо, пробивая себе дорогу исключительно только так, как она и умеет; выражаясь понятнее, она давно уже поняла, что мужчины буквально сходят с ума от ее непревзойденного вида и активно старалась это использовать в своих мелкособственнических личных задумках и низменных интересах; иными словами, зарабатывать у юной путаны получалось в достаточной мере – на скромное существование и ей, и вечно пьяному папе, по сути, хватало. Вместе с тем она решительно была настроена выбраться из этой грязной «помойки», куда невольно «опустилась» по вине нерадивых родителей, – а еще она собиралась стать приличной, состоятельной и устроенной в личной жизни настолько, насколько рассчитывала обзавестись постоянной, а главное, почетной работой.