- Это всего только я. Хочу спросить: вам постирать, отутюжить ничего не надо?
Патрик покачал головой, рассеянно улыбаясь.
- Смотрите. А то к приезду гостей все будут при параде, а у вас и сорочки свежей не найдется… - Марселла подобрала с пола заодно с той книгой скомканные листы и разглаживала их: труд ведь вложен сюда, душу свою автор, может быть, распинал здесь, - так неужто выбрасывать?
Вот только на источник этого вдохновения Марселла старалась не смотреть: над узкой кроватью немого висел портрет принцессы Альбины. Принцесса там смеялась, скалила ровные крепкие зубки…
- Вы не представляете, сударь, - продолжала Марселла, - как тут все ходуном заходило!… В Дубовом зале - паркетчики вкалывают, их целая артель! А ко всей музыке, какая есть во дворце, позвали настройщиков…
Между тем перо Патрика быстро рисовало гуся - важного, самодовольного. Птица эта была увенчана заломленной шляпой и орденской лентой через всю грудь.
- Это… которого ждут?! - поняла и засмеялась Марселла. - Принц из Пенагонии? Хорош…
Патрик отобрал у нее свои черновики и медлительно порвал их, невзирая на детскую гримасу жалости и досады на ее лице. А потом показал ей беловик тех же стихов, они были озаглавлены "Прощальное" и наверху оснащены буквой А.
- Полно, Ваша милость, - усмехнулась девушка, знавшая про немого едва не больше, чем сам он знал о себе. - Таких "прощальных", позвольте заметить, было написано, чтоб не соврать, ровно четыре!
Два из них вы мне давали читать, а два - не изволили… Ну зачем, сударь?! - вскрикнула она очень громко, когда он, уязвленный этим напоминанием, стал комкать и беловик, забирая его в кулак. - Разве для этого я сказала?! Да вы права не имеете! Это не ей одной пишется! Это - всем людям… Ведь их поют! Да, да, сударь: давно поют ваши стихи, и не обращают внимания на эту букву "А" наверху! Свободно поют их другим девушкам… на все другие буквы!
Под воздействием горячих этих слов Патрик выпустил из кулака сморщенный ком бумаги, погладил заступницу своей поэзии по русой голове, улыбнулся смутно - и вышел из комнаты.
Марселла взяла ведерко, оставленное ею за дверью, и приступила к уборке. Смеющейся Альбине на портрете она с сожалением сказала:
- Все горе в том, Ваше Высочество, что не понимаете вы разговор его глаз… А он легче легкого… если, конечно, сперва сердце его понять.
10.
Патрик спустился по лестнице и обнаружил у большого зеркала королеву Флору; она примеряла меховые накидки и пелерины; ей с академическим видом давали свои советы две фрейлины и сам меховщик, доставивший этот товар.
- Здесь застежка - на лапках, Ваше Величество, - объяснял он, стремясь показать на самой королеве, но не рискуя так приблизиться.
- Но отчего же лапки темные, а сам зверь дымчатый, седой весь? Лапки - не от него, может быть?
- Помилуйте, никакой подделки! Зверь мог поседеть, я извиняюсь, от ужасного предчувствия, что станет накидкой… А лапки, так сказать, не успели…
Вот такой разговор.
Тут королева заметила немого поэта, он отразился в зеркале. Она сбросила на руки фрейлин дорогую вещь и повернулась к нему.
- Патрик! Хорошо, что я тебя встретила. Ну как ты… не болен? Бледненький немножко. Не переутомляйся, слышишь? Если на один-два стишка напишется меньше - ничего ужасного, я думаю, не произойдет!
Он повеселел от этих слов, он закивал согласно и припал к ее руке смеющимся ртом. Она отвела его подальше от фрейлин с их острым слухом.
- Слушай-ка, мальчик, а тебе не хотелось бы уехать отсюда? На время, а? Почему-то мне кажется, что в летнем замке на озерах тебе было бы и здоровее и спокойнее…
Патрик с вопрошающим лицом поднял один палец.
- Да-да, один пока… нам еще рано туда. Подумай. Только не воображай, будто здесь ты мешаешь кому-то, избави Бог…
Патрик слушал, не поднимая глаз на Ее Величество.
- Видишь ли… Твои чувства к Альбине - давно же ни для кого не секрет. Меня, например, они ужасно трогают… И ее тоже, поверь, она ценит тебя… Ну зачем ты так усмехаешься? Да, ценит, ты самый верный друг ее детства и юности! Но, Патрик… здесь появится один знатный молодой иностранец… И мoжет случиться так, что девочка, совсем не желая того, сделает тебе больно… ты ведь такой ранимый. Понял, о чем я? Никто, повторяю, не гонит тебя, ты абсолютно свободен… Только в рамках хорошего тона, конечно. И благоразумия. Ты не выйдешь из этих рамок, ведь нет же, Патрик? Я могу быть спокойна?
Вот такой монолог произнесла королева Флора. Своим выразительным взглядом юноша обнадежил и успокоил ее: нет, он ее не огорчит. Вновь поцеловал ей руку, откланялся и убежал в сад.
Там повсюду были цветы, а ему требовалась крапива сейчас, крапива и терновник с колючками!… И снова - та гитара, тот голос со стороны, в котором печаль и надсада:
Не я,
но тот,
во мне живущий кто-то
опять кричит:
- Как сорок тысяч братьев!… -
и вопиет:
- Сильней всего на свете!… -
едва ли не навзрыд:
- Дороже жизни!…
но все это -
не говоря ни слова
и даже звука не произнеся.
( Стихи Юрия Левитанского )
Тут следовало бы упомянуть об одном узком окне из тех дворцовых окон, что смотрят в сад. И о контуре высокого костистого человека там, за стеклом. Это именно контур, не более. Однако, ясно было, что человек увидел Патрика, да и Патрик заметил его. Некоторое время это напоминало детскую игру в "гляделки": кто кого переглядит, не моргая. Ее сорвал приступ чиханья, напавший на человека за окном. Чтобы этот сотрясающий его приступ не происходил напоказ, этот персонаж исчез, гардины сомкнулись, - так что за значительным взглядом ничего значительного не последовало: насморк и насморк.
11.
У таверны с покосившейся вывеской, на которой изображены сова и пивная кружка, стояла старая Клементина, к морде ее был подвязан мешок: она получала подкрепление.
А трое ее пассажиров находились внутри, они только что сделали заказ. Вот только расслабиться артистам не удавалось: те немногие завсегдаи, которые сидели здесь в этот час, как-то нервно озирались на наших героев… Нервно и диковато. А хозяин, наоборот, норовил мимо смотреть.
- Эх, принц! - вздохнул Желтоплюш. - Если б завалялся у вас хоть один золотой, не томили бы нас… и не косились бы.
Пенапью стал ощупывать себя и вспоминать:
- Вот отсюда они у меня атласный кошелечек вытащили… Отсюда - документы. Постойте-ка… а этот кармашек вроде упустили, прошляпили… Ура!
Он извлек-таки крупную сияющую монету. Его друзья захлопали в ладоши, находка здорово ободрила их. Ее и трактирщик, наверное, заметил, отчего и подошел вскоре. Но почему он не смотрел в глаза? Да и речь завел какую-то малообнадеживающую:
- Я вам, любезные, судачков посулил, в сметане. Так вот, изволите видеть, задержка с ними. Их кот украл, паскуда. Да… И сожрал! Причем - не наш кот, а соседский: из москательной лавки!
- Жалость какая, - пробормотал Пенапью.
- Ну ладно, мы не привередливы, - весело сказал Желтоплюш, - тогда другого чего-нибудь.
- "Друго-ого!" - недовольно протянул хозяин. - Ишь как просто… А за судачков кто мне заплатит? Нет, может вы не верите мне? Насчет кота? Эй, Гиппократ! - громко позвал он кого-то, озадачивая клиентов таким именем.
Появился угрюмого вида мальчишка. Одной правой рукой он держал аспидно-черного вздымающего шерсть дыбом кота, передние лапы которого были связаны ремешком.