Фашисты сначала выстроили людей и проверили по спискам, а потом стали вталкивать в эти машины. Рядом с сараем, где я сидела, один мальчик вдруг заплакал и, бросившись на шею матери, закричал: «Мамочка, я не хочу умирать!». Тут только я поняла, что всех этих людей, в том числе и меня, привели сюда, чтобы убить. Мне стало плохо, и я потеряла сознание.
…Очнулась я на теплой печке в доме у какой–то женщины. Оказалось, что привез меня сюда все тот же парень. Я пробыла у этой женщины несколько дней. Как–то приходили к ней в дом немцы, кого–то искали. Видели и меня, но хозяйка дома сказала, что я ее родственница и что у меня тиф. После этого фашисты сразу же ушли, а через несколько дней все тот же молодой человек перевез меня в Передовский детдом, откуда после оккупации я снова была переведена в Надежненский детдом. К сожалению, до сих пор я так и не знаю, кто был тот русский парень, что спас меня от расстрела. Не запомнилось мне и имя женщины, у которой я выздоравливала. Нет, наверное, таких слов, которыми могла бы я выразить им свою благодарность за то, что, рискуя собой, они спасли жизнь чужого ребенка».
А между тем, пока не было Изиды, в Надежненском детдоме разыгралась другая драма. Кто–то распустил слух, что по доносу Раисы Ивановны Ряпенко арестована и расстреляна одна из воспитанниц детдома. От нервного потрясения она сильно заболела и слегла. Позже она снова вернется в детдом, но прежде, после ухода немцев, ей придется долго доказывать свою непричастность к аресту воспитанницы. А тогда, осенью 1942 года, количество детей в детдоме непрерывно увеличивалось. Сюда, в предгорные станицы, стекалось много беженцев, а с ними и беспризорных детей.
Вот что рассказывает о встрече с одной из групп таких беспризорных детей бывшая воспитательница Надежненского детдома № 26, одна из старейших работниц детских учреждений Отрадненского района Нина Семеновна Долгополова (Шматько), которая и сейчас живет в станице Надежной, где ее стараниями открыт музей, посвященный воспитанникам ленинградских блокадных детдомов:
«Мой отец, Семен Иванович Шматько, работавший до войны председателем колхоза в станице Бесстрашной в то время Спокойненского района, перед самым приходом немцев ушел в партизанский отряд, а мы с мамой переехали в станицу Подгорную.
Одна из первых стоянок партизанского отряда была в глухом лесу между хуторами Озерный и Щелканка. Я знала об этом и иногда, собравшись будто бы за шиповником или калиной, по разрешению командира отряда ходила к отцу, рассказывала партизанам о том, что творится в нашей станице, какие слухи ходят о событиях в других населенных пунктах района.
Однажды мы пошли в лес с моим братом Мишей и еще одним мальчиком, Колей Ольчиком, у которого отец тоже был в партизанском отряде.
Мы уже возвращались домой, когда недалеко от хутора Щелканка услышали стрельбу и увидели, как по горе несколько всадников гонятся за одним. Мы незаметно пробрались в хутор и забежали в одно из зданий. Это был местный клуб. В нем–то мы и увидели грязных, оборванных, больных детей, человек 40–50. Некоторые из них еще ходили, но большинство уже не могли даже вставать и лежали или сидели на полу, на соломе. Спрашиваю: «Откуда вы?» — «Из Ленинграда», — отвечают. «А где же взрослые?» — «Не знаем. Мы одни».
Вместе с этими ребятами мы наблюдали, как всадники с белыми повязками убили лошадь под тем человеком, которого преследовали, видимо, они ранили и его самого, потому что он не мог бежать от них. Жандармы облили его чем–то и подожгли.
Позже мы узнали, что так погиб один из партизанских разведчиков. Долго оставаться в Щелканке нам было нельзя. Мы отдали детям все, что у нас было из съестного, и, когда жандармы уехали, вернулись в Подгорную и, конечно, рассказали родителям о случившемся.
Партизанский отряд вскоре ушел в горы, к перевалам, мы больше не ходили в лес, и я не знала, что стало с ленинградскими детьми, которых мы встретили в Щелканке. Отец мой погиб и после разгрома немцев на Кавказе был похоронен в братской могиле на площади в станице Спокойной. Я же по путевке комсомола в марте 1943 года была направлена пионервожатой на работу в Надежненский детский дом № 26. Когда я пришла туда, в первый же день ко мне подошли несколько воспитанников и сказали, что они видели меня в Щелканке, когда я со своими товарищами скрывалась в клубе от жандармов. Мне до сих пор неизвестно, кто перевез тогда детей с далекого глухого хутора в наш детдом».
Этот вопрос пытались выяснить и сами воспитанники детдома. Изиде Леонидовне Больших (Вилькович) удалось разыскать Раису Ивановну Рыбинскую. Она жила во Владивостоке. Вспоминая о тех страшных месяцах осени 1942‑го и зимы 1943‑го, она пишет в своем письме: