Но осмотр их тоже ничего не дал. Танки были просто подбиты выстрелами из бронебойного ружья. Ничто другое их на месте не удерживало.
Тут кто-то заметил небольшую колхозную электростанцию, а возле нее бродившую одинокую фигуру.
- Откуда здесь посторонние? - строго спросил Чехов.
Бровин только повел густой бровью и направился к станции.
<Посторонним> оказался Шершевский.
- Знаете, что я вам скажу, - встретил он словами комиссию, - если искать секрет, то только здесь. Не знаю, что они тут делали, но что-то делали. По крайней мере; агрегат они демонтировали, а потом собрали и установили обратно. Это нетрудно обнаружить. И то, что он был значительно реконструирован, - тоже. Хотя агрегата как такового уже нет. Прямое попадание.
Здание оказалось сильно разрушенным. Чувствовалось, в него угодил не один снаряд. Все внутри настолько перекорежило, что трудно было понять, как старый академик смог пробраться сквозь эти завалы. А он уже снова спускался по обломкам ступеней.
- Вот, посмотрите, Борис Васильевич, - кликнул старик Никитина. Они вдвоем остановились у обломков бывшего генератора, что-то оживленно обсуждали. Потом потянули из-под них какую-то деталь.
- Осторожно! - крикнул Чехов и шагнул вниз.
Хрустнул под ногой осколок зеркала. Дальше еще один. Очень много осколков. <Откуда здесь взяться зеркалам?> - подумал генерал-инженер. И в это время что-то с грохотом обрушилось. На Чехова посыпалась штукатурка, обломки кирпичей. Когда улеглись поднятые клубы пыли, он увидел, что Шершевский пытается высвободить зажатую полу своего драпового пальто, а Никитин как ни в чем не бывало разглядывает остатки статорной обмотки.
- Да помогите же мне, Борис Васильевич!
Тот задумчиво вцепился в полу и тоже потянул ее.
- Полегче, вы оставите меня без пальто.
- Кажется, я что-то начинаю понимать, - ответил Никитин и дернул сильнее: - Если не ошибаюсь, Летягину пришла оригинальнейшая идея. Семен Григорьевич, - повернулся он к Бровину, - можно поговорить с кем-нибудь из его роты?
Генерал вопросительно глянул на Чехова. Тот кивнул.
...Вечером сидели в той же комнате при тех же керосиновых лампах. Чехов слушал рассказ пожилого сержанта и косил на человека, которым оказался тот же капитан, что давеча проверял у него на крыльце документы. Поди, отметит, что нарушил инструкцию, привлекли к расследованию людей лишних. Но тут особист наклонился к нему и сказал:
- Можете с ним откровенней. Сержант человек надежный. С первых дней на фронте.
Генерал-инженер показал жестом: мол, понял, и продолжал слушать.
- Только мы расположились, лейтенант Летягин обошел роту. Нужны, говорит, слесари и электрики. Нашлось таких семеро и даже один кузнец. Ушли они все на станцию. Потом лейтенант возвратился, позвал меня с Хуциевым проволоку перетащить. Ее там на станции полная кладовка была. Всю и перенесли на поле. Показал ротный, где ее прокладывать, как присоединять. Поторопил, а сам убежал обратно. Закончили мы работу, всю поляну, аж до болота, проволокой устелили. А там до танков трава была, и проволоку эту не видно. Пошел я докладывать. Гляжу, со стороны деревни Ефимов идет, тот, что кузнец, два полных вещмешка тащит. <Чего, спрашиваю, - несешь?> - <Зеркала по избам собирал>. - <Зачем?> А он смеется: <Чтоб фрицы на себя полюбовались, когда мы их бить будем>. Лейтенант тоже мне навстречу попался. Прошли мы с ним по огневым нашим точкам. И он всем хлопцам говорит: <Главное, не давайте немцам из машин выйти>. Ну а больше ротный в расположения не появлялся, все чего-то там на станции делал. В это время, слышим, начался бой у Соколовки, а часа через два фашистские танки появились у нас. И тогда-то начались чудеса! Только такая гадина вползет на поляну, где мы проволоку проложили, и словно прилипнет. Стоит, башней ворочает, а ни с места.
- Как же им удалось все-таки уйти? - поинтересовался Чигодаев.
- Не всем, - поправил сержант. - Четыре машины наши бронебойщики сразу порешили. Подбили бы больше, да они такой огонь открыли, головы не поднять. И застрявшие шпарят, и задние, что пройти из-за них не могут. Шутка ли, пушек сорок! Потом задние развернулись, начали уходить. А эти еще долго огрызались. Двоих мы подожгли. Но один, шальной, давай палить по электростанции. Раза три попал. И вдруг, видим, те, что остались целы, стронулись. Рванули, только не на нас, а обратно, ушедшие танки догонять... Когда я прибежал на станцию, в живых там никого не было.
Ответив еще на несколько вопросов, сержант попросил разрешения идти. Едва за ним закрылась дверь, Никитин произнес:
- Все это очень интересно, но бесполезно. Никто, кроме тех, погибших вместе с Летягиным, не знает, чем он занимался.
- Наша задача не упустить ни одной детали, чтобы потом по ним восстановить изобретение лейтенанта, - возразил генерал Чигодаев.
- Нет уж, нам надо или решить загадку здесь, или признать, что все мы пигмеи в сравнении с этим мальчиком.
- Тише, товарищи, - остановил Никитина Чехов. - Ставка Верховного Главнокомандующего требует от нас сделать все возможное. У вас ведь, Борис Васильевич, были какие-то на сей счет идеи?
- Весьма смутные. Но давайте подумаем вместе. Дайте кто-нибудь бумаги.
Капитан-особист достал из полевой сумки новенький блокнот с плакатом <Родина-мать зовет!> на обложке и положил перед Никитиным. Все сгрудились вокруг.
Утро застало их в тех же позах. Окна засияли акварельной ясностью. Чехов задул ненужную уже лампу и разогнулся.
- Да, - задумчиво произнес Шершевский. - Если мы и на верном пути, нам не хватает только одного - светлой головы этого юноши.
Никитин, чинивший ставший уже коротким карандаш, не подымая лица, отозвался:
- Может, когда-нибудь у вас в институте или у меня в конструкторском бюро изобретут такую установку. Уйдут на это годы, много сил и много средств. Изобретатели получат по заслугам: и славу, и большущие премии. И наверняка люди скажут, что они совершили научный подвиг. А как же назвать то, что сделал Летягин?
...Уже сидя в своей пятнистой <эмке>, генерал-инженер вдруг вспомнил о зеркалах. Во всех своих версиях комиссия почему-то их упустила. Но зачем они понадобились лейтенанту? Если даже Летягин решил воспользоваться солнечной энергией, это тем более было непонятно. Да, зеркала, пожалуй, та деталь, которая оказалась им и вовсе не по зубам...
<Эмку> снова тряхнуло, и мысли получили другой оборот. До чего неосторожно устроен наш мир, думал Чехов, то он теряет ценности, которые имел, то те, что мог бы приобрести.