Вера тут же перебила его:
— Меня унизил, хочешь теперь играть душой ребенка? Не выйдет.
— Ве-ера…
— Кому Вера, а кому — Вера Васильевна.
— Тьфу, черт возьми, — стал терять терпение Никита, — пусть будет так, Вера Васильевна. Послушайте, Вера Васильевна, парень у нас уже большой, примем решение втроем.
— Д-да? И много ли, скажи, пожалуйста, ты принимал решений втроем? Ты всегда сам все знал. Да и Коля тебе не нужен. Он со мною останется. Я знаю, ты на все способен, поэтому я уже ходила к юристу. Понимаешь? Коля останется со мной! Нет у тебя больше сына! Я ему все расскажу, я ему открою глаза. Он плевать на тебя будет…
«Вот дура! Откуда такой высокомерный тон, такая злоба? Поговорили…»
— Ладно, только не кричи на меня. Предупреждаю, Вера Васильевна, вся ответственность ложится на тебя.
— Не пугай, не страшно, не таких видела, многоженец несчастный.
— Что-о-о?
— Что слышал. Думаешь, все так просто тебе сойдет? Глубоко ошибаешься. Ты еще в парткоме ответишь.
— Да как ты можешь! — произнес он, дрожа всем телом. — Да какое ты имеешь право… Да я тебя… Да я тебя…
Но тут Вера заплакала, а он, чтобы не наделать глупостей, выскочил из комнаты, хлопнув дверью.
— Надо же, — прошептал он. — Это же придумать… — И сплюнул.
Уходил день и приходил новый. Никита еще шевелил губами и загибал пальцы, решая, как быть, когда в доме, где он жил, свершилось то, что всегда свершается в природе для общего равновесия: если что-то распадается, то что-то и соединяется. Две немолодые одинокие жизни решили объединиться. Их очень устраивала двухкомнатная квартира Никиты, и это в то время, когда Вера со всей страстью вдруг ожившей души мечтала о раздельном проживании. Более удобного размена не придумаешь.
Разделились и разъехались. За Никитой осталась машина с гаражом, все остальное отошло к Вере.
«Ладно, — решил, успокаиваясь, Никита, — хорошо хоть в одном доме, все же ребенок будет на виду».
А Вера вскоре взяла отпуск и уехала в Пензу.
4
Ребенок к пятнадцати годам превратился в широкоплечего высокого дядьку, который на окружающий мир смотрел спокойным и даже чуть сонным взглядом. Ни мать, ни отец не знали толком: что же его интересует больше всего? Допытывались, но по коротким неохотным ответам можно было понять: все интересует… Но все — и притом одновременно — интересовать не может, это и слепому видно. Вполне возможно, что на данном периоде сына ничто не интересовало. А поскольку это плохо, то мать и отец тут же находили объяснения: значит, душа в поиске. Пока…
Ну что ж, условия жизни позволяют, и ребенку в обозримом будущем нет надобности заботиться о куске хлеба. Зато Колька был добрым и ласковым. И вообще — каков бы ни был ребенок, родители всегда находят в его душе изюминку. Об упущениях в воспитании задумываются к старости, когда возраст скрутит в бараний рог и некому будет подать и стакан воды.
Колька следил за своей прической, подолгу стоял перед зеркалом, то расческой, то ладонями приглаживая прямую светлую челочку: добивался того, чтобы она становилась твердой и блестела, как полированная.
А года три назад все жаркое лето носил резиновые сапоги, почти до щиколоток отвернув голенища. Так делали все мальчишки в микрорайоне, такая среди них была мода.
В первые дни после размена квартиры Никита подолгу размышлял о сыне, особенно в рейсах. Он представлял Колькино лицо, припоминал его отдельные слова, манеру ходить, чуть расставив локти (тайное желание всех мальчишек казаться шире в плечах). Все теперь в Кольке было приятно и дорого Никите. Зря он раньше придирался к нему то за одно, то за другое.
Вспоминались жалостливые моменты, казалось, навсегда позабытые. До пяти Колькиных лет они жили в бараке на окраине города, на берегу оврага, густо затянутого липами и кленами. Именно тогда Никита чувствовал особую ответственность за будущую Колькину жизнь. Это накатывало волнами. Вдруг ему начинало казаться, что все соседские дети обижают сына. Крутится между ними беспомощный Колька и со всех сторон получает тычки да затрещины.
— Тебя кто-нибудь обижает? — допытывался он у ребенка.
— Да.
— Кто?
Колька называл имена.
— А ты обижаешь кого-нибудь?
— Да.
— А кого?
Колька называл те же самые имена. Так что разобраться в истинном положении было трудно. Несколько вечеров Никита учил Кольку драться — подставлял ладонь и говорил:
— Бей!
Но ребенок учиться этому делу решительно не пожелал.