Сейчас шажки ее были осторожны, и каждый раз она читала какую-то ведомость.
«Ну, зарядила… — подумал Никита, в очередной раз провожая взглядом ее крепкую высокую фигуру, обтянутую тонким оранжевым платьем. — Не иначе, с какой-то целью ходит».
Никите раньше казалось, что разговоры про Зоины увлечения он пропускал мимо ушей. Но нет, оказывается, вспомнилось.
А когда она опять прошла мимо, Никита сказал:
— Чего ходишь, посиди немного, отдохни.
— Спасибо, Никита Григорьевич! — с готовностью ответила Зоя, присаживаясь рядом.
И хотя длинная скамейка была свободна, Никита немного подвинулся, как бы уступая ей место.
— Жизнь плывет и колышется? — спросил он.
— Гребем не спеша, а вы как?
— По-всякому, Зоя.
— Дай-то бог.
Помолчали.
— Все, может быть, к лучшему, — сказал неожиданно Никита.
— Все может быть, — откликнулась она.
«Между прочим, из таких, как Зоя, хорошие жены выходят. Обожглись на молоке, на воду дуют. Эти умеют ценить блага, перепадающие им в жизни. Вон ведь — лицо веселое, а под улыбкой грусть проглядывает. Сразу видно, тянется к настоящей жизни».
И тут Никите показалось, будто Зоя двинула вперед грудью, словно подала тайный знак. Он проглотил слюну и посмотрел на ее пальцы, которые придерживали на коленях тонкое оранжевое платье.
— Зоя, ты чем занимаешься после работы?
Она потупилась:
— Вы так неожиданно спросили, Никита Григорьевич, что даже не знаю, как ответить. Ну, смотрю телевизор, хожу в кино… Книжки читаю, выписываю две газеты. Одинокая женщина должна заниматься самообразованием.
«Они чокнулись на самообразовании…»
— Детей надо рожать, Зоя, — сказал Никита отечески. И по тому, как покраснела женщина, понял, что сказал совершенно бестактную вещь.
Она молчала, и по ее покорному молчанию, по той тишине, которая вдруг образовалась между ними, Никита понял: Зоя ждет от него существенного слова.
На малое время Никиту охватило сомнение: правильно ли он ведет себя? Какая в том необходимость — цепляться к гулящей, хоть и молодой женщине? Сразу возникнут разговоры. Дошел, скажут, Никита Григорьевич до ручки.
Такие соображения промелькнули в сознании, но чувства в данном случае оказались сильнее. Так уютно и хорошо было сидеть рядом с красивой женщиной, видеть золотистые круглые колени и знать, что стоит захотеть — и все будет твоим: и длинные прямые волосы, схваченные на затылке тонкой резинкой, и губы, и грудь, высоко поднятая, скрытая оранжевой тканью.
— Зоя, — начал Никита с таким напором, словно собирался с маху взять высокий забор. — А вот сегодня, допустим, ты чего делаешь?
Зоя шевельнула плечами:
— А кто его знает, пока не думала.
— А если ко мне в гости, чаю попить? — И пояснил: — Я теперь один живу. — И содрогнулся от унижающей сути этого пояснения. Получалось, черт возьми, как милостыню вымогает.
Зоя искоса взглянула на Никиту и, помедлив, сказала нерешительно:
— Даже и не знаю, Никита Григорьевич, не буду обнадеживать, может, какие дела найдутся.
— О чем ты говоришь, Зоя, какие могут быть дела?
— Мало ли, вдруг стирка.
— Завтра постираешь или, еще лучше, в субботу, самый день для хозяйства.
И подумал Никита: какая, однако, хитрая Зоя, какой ловкий ход нашла. Убежит, что ли, твоя стирка? Сидишь и думаешь небось, как бы поприличнее согласиться.
— Ну что, договорились, а, Зоя? — И сам удивился, как сжался весь, затаил дыхание, ожидая ответа.
Зоя рывком поднялась.
— Мне, Никита Григорьевич, пора. — И показала накладные, скрученные трубочкой. — А то подумают: куда она пропала?
— Скажешь, Серый Волк утащил, — пошутил Никита и улыбнулся, но губы мелко дрожали. — Значит, до вечера?
Зоя молчала. Стояла перед Никитой и еще круче сворачивала накладные.
— Ты, эт-та, адресок запиши. А заходи прямо так, толкни дверь — и все, я ее закрывать не буду.
Зоя посмотрела Никите прямо в глаза и твердо сказала:
— Ни к чему все это, Никита Григорьевич. Я пойду, ладно?
Никита почувствовал себя собакой, в которую запустили камнем.
— Ну, смотри… — стал бормотать Никита, одновременно с тоскою думая, до какого же падения может дойти уважаемый, самостоятельный мужик. Бывшая жена виновата, она расшатала нервы, довела до такой жизни. И, окончательно изнемогая от собственного ничтожества, добавил: — А я как раз чаю «Цейлонского» привез.