О Боже! Я в объятиях Шона, и мой отец жив!
Вчера я хотела сразу же позвонить папе, но здесь нет сигнала. Шон сказал, что если действительно захочу, мы могли бы покататься сегодня, пока не найдем место, откуда могли позвонить домой, и наши родители будут в безопасности, если они ничего не будут знать. Но даже после стольких лет, если это безопаснее для нас, я могу подождать еще несколько дней.
Я смотрю, как спит Шон. Его красивые черты расслаблены, сейчас он спокоен. Я содрогаюсь, вспоминая измученную маску, которую он носил ранее. Я почти чувствовала его боль, когда он стиснул зубы и боролся со своими демонами. На мгновение мне показалось, что он никогда не проснется.
Вчера он так беспокоился о моих демонах, и он не хочет тратить время на то, чтобы справиться со своими собственными. Шон не хочет больше обременять меня. Он, вероятно, просто отмахнулся бы от этого, сказав, что его боль — всего лишь часть того, кто он есть. Это что-то, что просто есть. В конце концов, это то, что я говорю о своей собственной боли, об ужасах в моей памяти. И снова, как и много лет назад, руки Шона смыли мои слезы. Прошлой ночью, надеюсь, я смогла вернуть хотя бы десятую часть того комфорта и заботы, которые он мне дал.
Да, я дам ему поспать. Ему нужен отдых, и я хочу насладиться этим моментом.
Сколько раз я мечтала о том, чтобы подойти к Шону? Больше, чем могу сосчитать. Я прижимаюсь к нему, прячу голову у него на груди и вдыхаю его запах. От него пахнет домом. От него пахнет безопасностью. От него пахнет счастьем.
Я уже почти засыпаю, когда он шевелится. Его объятия ослабевают, и я пользуюсь этим, чтобы откатиться и выскользнуть из-под одеяла. Я вздрагиваю, когда сажусь. Августовский полдень в штате Мэн может дотянуть до девяносто градусов, но раннее утро все еще холодное. Снаружи наших спальных мешков холодно, но я измучена и голодна, и мне действительно не помешала бы ванна.
В углу комнаты я нахожу ящик с бутылками с водой и что-то похожее на шоколадные батончики, они с зернистой текстурой и странным металлическим привкусом, что заставляет меня замедлиться и еще раз взглянуть на упаковку. Срок годности июнь две тысячи тридцать пятого года. Вкус странный, но я лучше буду есть это всю оставшуюся жизнь, чем когда-нибудь увижу еще одну миску отвратительно комковатой серой каши сестры Джоанны на завтрак!
Когда я выхожу из ванной, глаза Шона открыты, и он улыбается мне. Я бросаюсь обратно в постель. У меня замерзли ноги. Не надо было снимать носки.
— Моя очередь, — уточняет Шон, садясь. — Я рассчитываю, что ты согреешь постель.
— Будь уверен, — отвечаю я, улыбаясь ему и сворачиваясь клубочком на его стороне, пока та не охладела. Кровать. Наша кровать. Эти два слова плывут у меня в голове, как два ярких гелиевых шара.
Когда Шон возвращается, я уже согрела наше гнездышко, и Шон садится рядом со мной. Его пальцы на ногах такие же холодные, как и мои несколько минут назад, и я со смехом протестую, когда он кладет эти ледяные глыбы на мои икры.
Шон открывает мне свои объятия, и я перекатываюсь в них, как будто это самая естественная вещь в мире. Он обнимает меня и спрашивает:
— Так что ты хочешь сделать в свой первый день освобождения?
— Я не уверена. — На самом деле это неправда: я точно знаю, что хочу сделать. С таким же успехом можно просто признаться ему. — Что бы ты сказал о том, чтобы просто остаться здесь сегодня?
— Хочешь провести день в постели? — спрашивает Шон, нежно взъерошивая мои волосы. Его глаза веселые, но шрам на челюсти превращает его улыбку в ухмылку.
— Я не могу придумать ничего другого, что бы предпочла сделать, — признаюсь я. Да, Шон, я точно знаю, что только что сказала.
— Ха! Тебе нужно быть осторожной, говоря такие вещи такому парню как я. — Хорошо, возможно, ухмылка была не просто шрамом.
— Ты знаешь, что я имею в виду, — смеюсь я, легонько хлопая его по груди. — А как насчет тебя? Надеюсь, ты понимаешь, о чем я. Что ты будешь с этим делать?
— Звучит неплохо. — Несмотря на положительный ответ, я чувствую сопротивление. Я смотрю на него, моя рука прижата к его груди. Когда наши взгляды встречаются, чувствую, как его сердцебиение ускоряется под тонкой поношенной футболкой.
— Ты все еще не научился лгать, — утверждаю я.
Он с улыбкой соглашается.
— Итак, скажи мне, что бы ты предпочел сделать, — спрашиваю я, а затем смеюсь, когда его ухмылка возвращается. — Кроме этого!
Но теперь я заставила его думать об этом, и мы все еще в постели.
Шон отводит взгляд и качает головой.
— На самом деле нет ничего, что я предпочел бы сделать, чем провести день с тобой вот так... — Он делает паузу, и я чувствую, что грядет «но». — Но есть несколько вещей, которые нам нужно сделать сегодня.
Ненавижу, когда я права.
— Что, например? — спрашиваю я.
— Ну, во-первых, нам нужно купить тебе новую одежду.
Шон на самом деле прав. Я убежала с пустыми руками, так что мне нужна новая одежда. Что-то чистое, чтобы переодеться, и, более того, что-то не потертое, выцветшее и настолько устаревшее, что заставляет амишей выглядеть модницами.
— Ты прав. — Я киваю и с сожалением пытаюсь отодвинуться, чтобы сесть и дать Шону возможность встать.
Обняв меня крепко, он шепчет:
— Но это может подождать. Если ты хочешь.
Я смеюсь и вновь кладу голову ему на грудь. Одной рукой он гладит меня по спине, а я мурлычу, как котенок. Он обнимает меня, только предлагает утешение, силу и поддержку, но его пульс учащается каждый раз, когда наши глаза встречаются, его дыхание прерывается каждый раз, когда прикасаюсь к нему. Я так долго хотела этого, хотела его. И могу сказать, что он тоже хочет меня, но скрывает это за своей вежливой, уважительной маской. Как давно это было?
Сладкое тепло, которое почувствовала, проснувшись в его объятиях, меняется, превращаясь во что-то другое. Что-то новое, но такое же старое, как само время. Что-то, чего я не чувствовала с тех пор, как он оставил меня много лет назад.
Под его прикосновением моя тело накаляется. Самый сладкий ожог, превращающий мое дыхание в топливо. Наши сердца бьются в унисон. Под своей ладонью я чувствую его, уверенного и сильного, снова ускоряющегося, когда его прикосновения становятся все более смелыми.
— Кортни, — шепчет Шон. Его голос напряженный, такой сдавленный, что это почти пугает.
Я поднимаю голову и вижу голод в глазах Шона, и мой также возрастает, соответствуя ему. Шон приподнимается на локте и перекатывает меня на спину. Вселенная движется в замедленном темпе, когда его лицо опускается к моему. Мои губы приоткрываются в предвкушении.
Я готова к этому. Я не хотела, чтобы чьи-то губы касались моих с тех пор, как Шон оставил меня, когда-то давно. Сколько лет прошло? Я не хочу считать. Не хочу думать.
Я просто хочу чувствовать.
Почувствовать его мятное дыхание на своем лице, почувствовать его сладкие губы, когда они коснутся и завладеют моим ртом. Просто чувствовать и купаться в счастье.
Шон здесь, он целует меня, обнимает меня и — о Боже, помоги мне — он возбуждает меня.
Я вытаскиваю его футболку из брюк и просовываю под нее руку. Барьер из нашей одежды стал невыносимым.
Мне нужно прикоснуться к его коже. Мне нужно, чтобы он коснулся моей.
Настойчивая возня Шона с пуговицами моего платья соответствует моей неловкой атаке на его ремень. Не разрывая поцелуй, он бросает эти нелепые пуговицы, чтобы помочь мне избавить его от штанов. Внутри спальных мешков на молнии это неуклюжая работа, но когда они убираются с дороги, Шон тянет за край моего платья, и я извиваюсь, чтобы помочь ему стянуть его с меня. Бюстгальтер улетает вместе с платьем и его футболкой в другой конец комнаты, а мои трусики исчезают у нас под ногами.
У меня перехватывает дыхание, когда Шон обнимает меня. Сначала мне кажется, что мы — этюд контрастов. Его тело с загорелой кожей, яркими чернилами и ужасными шрамами выделяется на фоне моего очень бледного тела. Прошли годы с тех пор, как все, кроме моих рук и лица, не подвергалось воздействию солнца. Моя мягкая кожа прижимается к его твердым мускулам. Но потом я понимаю, что у нас есть одна общая черта. Шрамы.