Рирад забирался в дальние уголки сада, доставал карандаши, раскладывал на земле прописи. Стягивал время и упражнялся до изнеможения. Буквы начали слушаться, уже не походили на путаницу птичьих следов. Осень сменилась зимой, и он нашел себе новое место – на чердаке. Сквозь щели и расшатанное оконце заползала стужа, но Рирад ее не боялся. Она напоминала о доме, о снежных вершинах и пьянящей морозной высоте.
К прописям присоединились тетради, заполненные рядами и колонками цифр, а потом – стопки карт и растрепанных книг. Наставник хвалил Рирада, а дети больше не задирали, знали, что он может постоять за себя. Молча выслушает насмешки, но потом подстережет обидчика, возникнет из ниоткуда и ударит со спины. Некоторые даже хотели с ним дружить, садились на уроках рядом и болтали в перерывах.
Через полтора года неволи в школу пошел и Митфа. Янха уже не следил за каждым шагом приемышей, поручил Рираду отводить домой младшего брата. По дороге Митфа без конца рассказывал о новых друзьях, о вредной девчонке с рыжими косами и о злых учителях. Рирад слушал, не перебивая, лишь изредка спрашивал о чем-то. И запоминал каждое слово. Кто знает, что пригодится.
На третий год неволи Рирад впервые услышал про Отшельника.
– Да не вру я, клянусь! Моя сестренка его видела, еле выбралась из этого болота!
Дети окружили Итху – тихого, прилежного мальчика, мечтавшего уехать в столицу. Обычно он не горячился и не спорил, и Рирад его почти и не замечал. Но сегодня Итха преобразился: стоял на школьном крыльце, отчаянно цеплялся за перила, но не думал бежать от недоверчивой, усмехающейся толпы. И говорил так запальчиво, будто от слов зависела жизнь и свобода. Рирад протиснулся поближе.
– Он настоящий колдун, исполняет желания!
Рассказ Итхи был путанным и странным. Колдун-Отшельник жил рядом, то ли на озере, то ли на заливных лугах за рекой. Дорога простая, только найти ее трудно. Взрослые эту тропу ни за что не увидят, только дети. Сестра Итхи пробралась к пещере Отшельника («Эй, что ты несешь, какая пещера на болоте?»), и тот исполнил желание, только сестренка не говорит какое.
– А что захотел взамен? – спросил Рирад.
– Не знаю. – Итха запнулся, огляделся растеряно, словно искал подсказку. – Вроде, ничего.
Так не бывает.
По дороге домой Митфа не мог успокоиться, срывался на бег, влетал в лужи, обдавая Рирада шквалом брызг, перепрыгивал через трещины на мостовой. И допытывался:
– Ну скажи, скажи! Он все придумал? Или правда?
Рирад отмалчивался. Смотрел на осенние листья, резные, желтые и алые, еще качающиеся на ветру и уже затоптанные, грязные. Пожимал плечами и тянулся в глубины памяти – к сказке, которую слышал от отца.
В тот вечер огонь в очаге пылал жарко, но не мог отогнать голос зимы, – вьюга завывала и плакала за окном. Рирад сидел на полу, на лохматой шкуре, и смотрел на отца. Тот был огромным, несокрушимым. Отблески пламени озаряли лицо, и смуглая кожа отливала багрянцем, а свежий шрам казался совсем черным. Отца не было дома с первого снега, и теперь, вернувшись, он не пожелал ответить, где бродил, с кем сражался. «Рано тебе знать. Лучше послушай про Хийю».
Эту сказку отец рассказывал не впервые. И каждый раз она звучала немного иначе. Менялись герои: в пещеру входила то влюбленная девушка, то мать, потерявшая ребенка, то жадный старик, то раненый воин. Но всегда их встречал Хийя – дух-одиночка. Он прятался возле людских селений, но не боялся огненных ритуалов и не принимал подношений. Заманивал к себе путников, исполнял несбыточное желание и забирал плату. Порой просил придорожный камень, а порой – сорок лет жизни. Не угадать.
Но в этот раз в сказке не было путников. Только Хийя, затаившийся во тьме среди скал, улыбающийся, шепчущий заклятья. «Его голос похож на шум ветра, – говорил отец, и Рирад вскидывался, прислушивался к стонам пурги. – И к его приюту нет дороги. Ступаешь по привычной тропе, идешь к перевалу, а, может, вниз, в долину, и вдруг слышишь журчанье ручья или птичье пение. И так хочется свернуть, посмотреть. Делаешь шаг, другой, и ты уже рядом с Хией, а он улыбается, предлагает помощь. Рирад, если знаешь, куда идешь, не уклоняйся от цели. Помни о ней, не сходи с тропы».
Так тяжело было вспоминать об этом! Хотелось остаться наедине с болью: остановить время, закрыть лицо руками. Как беспечен был тогда Рирад, как обижался – глупо, по-детски, – что отец не желает рассказать о битвах с чужаками. Но, должно быть, отец уже предчувствовал беду. Знал, что не все в горах готовы сражаться за свободу. Знал, что кто-то предаст, приведет врагов, окутает деревню дурманом.