– Лучше уж я пожертвую своим здоровьем и буду свободным, чем стану выносить козни начальства и нападки коллег. Свобода – это благо, которое я оценил слишком поздно и...
Он замолчал, так как Берюрье завалился на стол и захрапел, как отбойный молоток в ночную смену.
Это произошло пять месяцев тому назад.
Глава 2
Такси подбрасывает меня прямо к дому. Я выхожу из кареты поступью русского генерала и замираю как вкопанный, растроганный до слез благодатью, исходящей от этого мирного жилища в плюще, где матушка Фелиси ждет своего сына.
Я вам уже тысячу раз говорил и еще раз не поленюсь повторить для тех, кто слушал мои передачи не с самого начала, что для такого искателя приключений, как я, Фелиси и наш особнячок являются земным раем. После своих сногсшибательных похождений я возвращаюсь сюда, как потрепанный штормом корабль – в тихую гавань.
Знакомый скрип входной решетки. Под ногами шуршат розовые камушки аллеи. В душе весна, ребята. В такие моменты девушки ничего не едят, кроме печеных яблок. А на деревьях и шнобелях лицеистов распускаются почки. Земля благоухает, как нектар. Я поднимаюсь по ступенькам. Дверь не заперта.
Фелиси никогда не закрывается. Моя старушка не боится воров. Она похожа на благородного епископа папаши Гюго: если бы она застукала у нас домушников, то преподнесла бы им в подарок подсвечники из столовой (доставшиеся нам от тетушки Леокадии, той самой, с усами под румпелем, похожим на хобот из-за того, что его поджимает подбородок).
Изумительный запах тушеной телятины в мадере с рисом ласкает мои носовые отверстия. Я снова останавливаюсь. Фелиси что-то напевает на кухоньке. Она получила мою телеграмму, вот и радуется, моя милая. Я ставлю на пол свой багаж и крадусь к ней на цыпочках.
На моей матушке – черное платье, поверх которого она повязала сиреневый фартук. Она мурлычет старую песенку: «Почему я не встретила тебя, когда молода была». Ее голос слегка дрожит и она тщательно нажимает на "р", как это было модно делать раньше. Да, это правда, раньше Фелиси была молода. Она любила и была любима, но я-то знаю, что та любовь была лишь прологом ее настоящей большой любви, любви на всю жизнь. Да, то была лишь разминка, предшествовавшая приходу в ее жизнь Сан-Антонио. Да, для нее я – единственный, неповторимый, несравненный, чудесный, прекрасный, великолепный, могучий, обожаемый, неотразимый, нежный, обольстительный, необыкновенный Сан-Антонио.
– Привет, мамочка!
Она умолкает, поворачивается кругом с большой деревянной ложкой, которую она держит, как жезл.
– А! Мой мальчик, это ты!
– Мы распахиваем объятия и прижимаемся друг к другу.
– Я не ждала тебя так рано, Антуан.
– Я не мог сдержаться от того, чтобы не заскочить из Орли повидаться с тобой перед работой.
– Какой ты молодец, мой мальчик. Как ты слетал?
– Отлично.
– Значит, тебе понравилось на Кубе?
– Да, ничего. Но в Мексике лучше.
– Ты не подвергался опасности?
Моя дорогая мамочка думает, что чем дальше меня заносит судьба, тем больше опасностей поджидает.
– Ну что ты! Это была обычная деловая поездка. Старик затевает там одно дельце. Он попросил меня посмотреть на месте. Вот я и воспользовался этим и прогулялся чуть ли ни до Юкатана. Послушай, я ведь привез тебе пончо из Мериды.
– Что? – шепчет матушка. Я открываю чемодан и достаю оттуда великолепное пончо ручной работы.
– Это одеяло?
– Почти. Ты можешь укрывать им ноги вечером, когда ждешь меня.
– Оно восхитительно. Я буду накрывать им постель.
– Еще я привез сувениры для Пинюша и для Берюрье.
– Ты не забываешь о своих друзьях.
– Для Берю – сомбреро с помпонами и бубенчиками, смотри!
Я вытаскиваю огромный красно-черный шляпон, слегка примятый в путешествии.
– Очень красиво, – соглашается Фелиси. Она с трудом сдерживает смех.
– Представляешь чан Толстяка под этой штуковиной, мам?
– Еще бы, – хохочет она. – Вот будет смех!
– А это – для Пино.
– Что это?
– Уне пило де ля пас, иначе говоря, – трубка мира. Ее длина около восьмидесяти сантиметров, теперь уж он не подпалит свои усы.
Неожиданно лицо моей Фелиси становится озабоченным.
– Боже мой, я забыла тебе сказать, что Пино...
– Что такое, мам? Я надеюсь, что он не умер во время моего отъезда?
– Нет. Но, начиная со вчерашнего дня, он звонил уже три раза и спрашивал, не вернулся ли ты. Кажется, у него к тебе серьезное дело...
Послушайте, ребята, если бы это случилось в театре, зрители сказали бы, что это дешевый трюк (несмотря на высокую стоимость билетов). Едва Фелиси успевает сообщить мне новость, как раздается долгожданный звонок с улицы. Я смотрю через окошко и вижу, что это приплелся преподобный Пинюше собственной персоной. На нем длиннющий плащ, в котором путаются колени, с вязаным его рукодельницей воротничком коричневатых тонов; и старые, стоптанные, как будто обутые задом наперед, лопаря. Из-под усов, наподобие куриной попки в неглиже, торчит пелек. Знаменитость (его величество частный детектив) приближается вразвалочку к дому. Его длинный и узкий нос придает физиономии что-то траурное, удрученно-удручающее, скорбное, сострадательное, покорное и трогательное.
Когда видишь фото Пино в газете, рука непроизвольно тянется за шариковой ручкой, чтобы подрисовать ему пенсне.
Увидев меня, его инфернальная физия озаряется улыбкой, бледной, как отблески лунного света в снегах Монблана.
– Ну наконец! – произносит он тоном пилигрима, который после пятидесяти двух лет странствий наконец-таки пришел в Лурд, ни разу не сменив при этом обувь. Он смотрит на мои чемоданы.
– Выгружаешься?
– Только что начал. Итак, почтенный пресекатель рода, ты меня искал?
– Еще как, Сан-А!
Он кивает своей головой печального муравьеда.
– Садись, Пинюш, тебя ждет сердечный прием.
Он расстегивает свой плащ-рясу.
– Как нельзя кстати, я совершенно вымотался за последние два дня.
– Твоя контора обанкротилась?
– Нет. И вообще, сейчас это меня не волнует.
– В чем же тогда дело?
– Твой кузен Гектор...
Маман вскрикивает и выпускает из рук бутылку зеленого Шартреза, которую я успеваю поймать на лету.
– С ним что-то случилось? – дрожащим голосом спрашивает моя добрейшая матушка.
– Он исчез.
Несмотря на мой широчайший кругозор, изобилие фосфора и сверх развитие серого вещества, у меня уходит две и шесть десятых секунды на то, чтобы осознать это.
– Как это исчез?
Он беспомощно воздевает вверх руки.
– Исчез и все!
Фелиси наливает три рюмочки Шартреза. Я протягиваю одну из них Филиалу. Он залпом осушает ее и причмокивает языком отпетого печеночника.
– Погоди-ка, Пино, я хочу, чтобы ты ввел меня в курс дела. Как ты узнал, что мой кузен Гектор исчез?
– Ты же знаешь, что мы с ним теперь компаньоны, – удивляется неполноценный.
– Как, коллеги?
– Саперлипопетт (почти что – боже праведный), – говорит он постарофранцузски.
– Мы же тебе говорили, что собираемся открыть частное детективное агентство...
От удивления у меня подкашиваются ноги. Я вынужден сесть, чтобы вынести продолжение.
– Вы с Гектором – компаньоны!
– Ну да. В прошлом месяце мы открыли с ним агентство «Пинодер».
– Это еще что такое?
– "Эдженси Пинодер", – повторяет Закоренелый. – Это составное название из двух фамилий. Моей – Пино и Дер – твоего кузена. Мы взли слово «Эдженси», чтобы это звучало на американский манер – в наши дни это всем нравится.
Он достает из кармана визитную карточку и кладет ее на стол. Я беру его бристольку и громко, внятно читаю, так, чтобы услышала Фелиси: