— Ты так и не сказал, что Америка собирается строить в Санкт-Петербурге?
— Новую, очень счастливую семью.
В постели учили английский и повторяли русский. На животе у Добруши лежал серебряный поднос с горой фруктов. Он берет персик и протягивает Соне:
— Персик.
— Peach, — отзывается она. — Хочу.
Она надкусывает, отдает ему. Он поднимает веточку винограда:
— Виноград.
— Grape, — называет Соня. — Хочу.
Он берет банан, протягивает Соне:
— Banana, — морщится Соня. — Не хочу.
— Banana. Не хочу.
Добруша берет ананас:
— Pine-apple. Не хочу.
— Pine-apple. Не хочу.
Ананас с грохотом упал на пол.
— А давай музыку поставим?
— Давай!
— Ты любишь Баха?
— Да. А еще Шопена, Моцарта и Соню.
Он берет ее руку Начинает целовать пальцы, потом кисть, потом выше, выше. Видит следы от капельницы на сгибе руки, останавливается.
— Соня любит героин, ЛСД? Соня любит бежать от реальности?
— От реальности я убежала сегодня ночью. А если я здесь, и я это я, а ты это ты, то я до сих пор от нее бегу. А это не наркотики, это обыкновенная капельница. Просто голова иногда очень болит… Слушай, я хочу тебя познакомить со своими подругами.
— Хорошо, тогда пойдем в ресторан. Будем есть и знакомиться.
Звучит вечно живая классическая музыка. На балконе второго этажа маленький оркестр. Соня и Добруша сидят за столиком, на котором еще два прибора. На столе горит свеча, красуется ведерко с шампанским. На маленьком передвижном столике рядом — жаровня.
— Почему ты ничего не ешь и не пьешь? — спрашивает Соня у Добруши.
— Не могу. На тебя смотрю. Очарован тобой.
Соня иронично улыбается:
— Не терплю лести. Особенно от инородцев.
— Это не есть лесть, это есть…
— Давай есть! Правильно.
Добруша смеется.
— Ты в самом деле мне нравишься.
— А как можно еще нравиться? Не в самом деле? Понарошку?
— Не понял… Мышка-норушка?
— И Зайка-Поскакушка.
— И Серый Волк — Зубами Щелк, — говорит Добруша и щелкает зубами.
Соня смеется.
— Откуда ты про Серого Волка знаешь?
— Мой болгарская бабушка рассказывала. У болгар и русских есть похожие сказка. Значит, ты называешься «прораб».
— Ага. От слова «раб». Когда ты уезжаешь, я забыла?
— Я не говорил.
— Ах, да…
Соня уже грустила.
— В тебе много силы. Это красиво.
— Конечно, косая сажень в плечах! У нас в России не модно быть сильной женщиной.
Добруша смотрит на часы.
— Ты очень похожа на мою маму.
— Ну, сколько там?
— Они уже должны быть здесь.
— Значит, будут, — говорит уверенно Соня.
Действительно, на пороге зала появляются Нонна и Юля.
— Легки на помине! — машет им Соня.
Ни Юлька, ни Нонна ничем себя не выдали. И сам Добруша, согласно их строгой договоренности, тоже вел себя отстраненно. Он любовался Соней. Девочки любовались запеченным в яблоках гусем с гречей в утробе и подругой с новым возлюбленным. Соня любовалась аппетитом подруг.
— Мои-то! Разожрались!
— Моя… Так моя мама говорит. Му dear…
— Давайте выпьем! — предложила Соня. — За любовь.
— Ты же говорила, нет ее, — тихо напомнила Юля. — Один только голый…
— А теперь знаю точно. Есть. Как сказка. Пусть сказкой и остается…
Ночью Нонна позвонила Юльке.
— Алло! Юль… Не спишь?
— Теперь нет, — зевнула Юля. Ее крепко, по-хозяйски обнимал спящий Эдик, поэтому трубку держать было неудобно.
— Юль, я любить хочу.
А Юля шептала:
— Я сейчас не приеду.
— Дура! Я правда любви хочу.
— Нонна, у меня уже глаза болят от интернета. Дай отдохнуть пару дней. И я тебе такого грека найду! Эллина древнего.
Эдик во сне еще теснее прижимает к себе Юлю.
— Юлька… Спокойной ночи, — говорит Нонна.
Добруше было сорок шесть. У него была жена, с которой он три года жил в разных квартирах. Три года — как только младший сын уехал в Бостон учиться в Технологическом колледже. Старший уже давно жил своей жизнью. Добруша никогда не спал со своими секретаршами, не знакомился с девушками через интернет и не ходил на свидания вслепую. В России он намеревался запустить новую косметическую линию, попробовать себя на рынке алкогольных изделий и, может быть, заняться каким-нибудь новым делом. У него были и нефтяные амбиции, но Добруша решил пока не соваться туда. Он был из той многочисленной армии мужчин, которые, приближаясь к пятидесятилетнему рубежу, успели поставить галочки во всех пунктах жизненной анкеты. Деньги? — Да. Работа? — Да. Общественное положение? — Само собой. Семья? — Отличная семья. Было все, что нужно, только жить не хотелось.