Нонна жестом приглашает Дроздова наклониться к ней. Оглядываясь по сторонам, словно желая поведать ему интимную тайну, она шепчет:
— Я мужа своего люблю.
— Так он же сбежал?! — гремит Дроздов.
— Ну и что, что сбежал? — искренне недоумевает Нонна. — Сбежал… И что? Ошибся человек… С таким же успехом он мог заболеть, умереть, сойти с ума, уйти на войну, предать родину. Как будто от того, что человек рехнулся, его можно перестать любить.
Хомяков выныривает из-под стола с клеем «Момент».
— Тоже мне устроили кушетку психоаналитика, — ворчит он и прикрикивает на компаньона: — Помоги мужика в чувства привести.
Нонна к Дроздову равнодушна, однако сейчас испытывает к нему классовую солидарность. Поэтому она флегматично спрашивает:
— Хотите дать ему нюхнуть?
— Перестаньте надо мной издеваться! Незаменимых нет.
Нонна пожимает плечами.
— Погоди, Хомяк. Тут случай патологической верности. Интересный, редкий случай, — не успокаивается сексолог Дроздов.
Хомяков подходит к фотографу и, присев на корточки, похлопывает его по щекам. Дроздов, глядя на манипуляции Хомякова, качает головой.
— Нонна, скажите, а вы никогда не возбуждаетесь?
Она уже устала юлить и смущается:
— Что вы имеете в виду? Сейчас, что ли? Во время фотосессии?
— Ну, сейчас, например.
Вот это напор! Вот бы взять да и сказать ему, что ей каждую ночь снится, как она занимается любовью с предателем-Федором и просыпается от этих снов растрепанная и нервная, и только сеанс спиритизма спасает от помешательства! Но вместо этого Нонна кричит:
— Дроздов! Доктор! Я — не лесбиянка!
— Это совершенно ничего не значит. В психологии есть момент подключения. Вы себя ассоциируете с ними.
Нонна удивленно смотрит на Дроздова и почему-то успокаивается.
— Я себя? С ними?
Тот, напротив, только распаляется от собственных научных теорий и все теснее прижимается к Нонне:
— Вы не от них, а как бы от себя…
— Мастурбация?
— Да…
Нонна трясет головой и произносит неожиданно громко и внятно, снимая весь эротический флер:
— Ну не возбуждаюсь я! Они рабочий материал. Представляете, если бы пекарь возбуждался от теста, что бы мы ели?
— Интересная метафора. Я, пожалуй, использую ее в телевизионной программе.
Хомяков продолжает суетиться:
— Что бы ему дать понюхать, чтобы в себя пришел?
— Свои носки, — заявляет Нонна.
— Все! Уволена! — кричит владелец журнала.
Дроздов поспешно слезает со стола.
— Да ладно тебе. Она пошутила.
— Ага… Я тоже.
— Пошутили? Жалко. А то я думаю, что бы такого сделать, чтобы вы меня уволили?
— Не делайте вид, что вам все равно и вы сами этого хотели. Это я вас уволил! Я! Без выходного пособия! Без права восстановления! Без сожаления и без печали!
— Да и слава богу! Сами и пишите про то, как «он прижал меня к дереву и медленно стал расстегивать все триста сорок восемь пуговиц на моей груди…» Сами пишите белиберду про то, как «его плоть восстала как каменная»! Хомяков, запомните: камень не восстает. А киска — это кошка, а не женский половой орган!
Хомяков трясет Дроздова:
— Вот видишь, по обоюдному желанию коллектива! Я вообще подумал, а нужен ли нам главный редактор.
Робкий стук в дверь прерывает спор. В проеме возникает вихрастая голова начинающего журналиста Моисеева.
— Дверь закрой! — кричит Хомяков.
— Простите, — мямлит Моисеев, — но я уже в девятый раз прихожу. Вы должны мне деньги за заметку.
Хомяков надвигается на дверь, по пути наливаясь кровью, но Дроздов предотвращает смертоубийство, заслонив юного журналиста собой. А Нонна все куражится:
— Вот-вот, у вас вообще скоро никто работать не станет. Вы же не платите ничего. Ни черта не платите!
— Пошла вон! — орет Хомяков.
Дроздову приходится теперь заслонять бывшего уже главного редактора:
— Да сдержитесь вы хоть раз!
— Не могу молчать, как Лев Толстой!
— Про что была ваша статья? — перекрикивая проклятия и грязные ругательства компаньона, спрашивает Дроздов у журналиста.
— Про любовь втроем…
Дроздов заинтересован:
— Ну и как тебе?
Моисеев густо покраснел:
— Не пробовал.
— А пишешь, — искренне сожалеет сексолог.
Хомяков срывает с ноги все еще лежащего без сознания фотографа ботинок и швыряет в дверь. Моисеев позорно убегает.
— Ладно, господа. Пора кончать эту комедию абсурда. До свидания.
Нонна берет сумку и выходит. Ей вслед летит второй ботинок фотографа.