Болгаранов уныло отвечал:
— Нечем.
И хоть отлично знали, что в карманах не осталось и крошки табаку, а все же снова рылись в них, выворачивали, вытряхивали, к добытой таким путем щепотке пыли, которая вобрала в себя запах когда-то лежавших там сигарет, прибавляли немножко листьев, сворачивали микроскопическую цигарку, и начиналось обычное священнодействие: один затянется — передаст другому, тот третьему, потом четвертому, покуда огонек не подберется вплотную к губам.
— До чего ж хорошо! — облизываются курильщики, которые, будто цыганята, когда те начинают учиться курить, располагались на корточках возле Болгаранова…
Мы подошли к реке Джерман. Она разбухла после недавних дождей, но перебраться все же было можно. Из наиболее сильных бойцов сколотили ударные группы, которые двинулись первыми. Они прошли благополучно. За ними — вся бригада.
Рядом с рекой, повторяя ее изгибы, пролегли шоссе и железнодорожная линия к станции Горна-Джумая. Мы пересекли их и спустились в тихую безводную прогалину, по которой, судя по всему, недавно промчались ливневые потоки. Через несколько минут в прогалине скрылись и бойцы, замыкавшие колонну. На противоположном берегу остался лишь наш проводник. На прощанье он помахал нам рукой и натоптанной тропкой зашагал обратно. Мы напутствовали его словами благодарности.
Заря уже занялась. Пока выбрались из прогалины, совсем рассвело. Небо на востоке было чистое, ни единого облачка. Тянул теплый южный ветерок. Все предвещало отличный солнечный день.
Вот, наконец, и долгожданное село. Считаем дома — первый, второй, третий… седьмой.
— А где же остальные дома? — спросил я какого-то заспанного дядьку, стоявшего у ворот.
— Да все здесь, — проговорил он.
— Это что же, во всем вашем селе только семь домов?
— Только семь.
— А еду мы у вас тут сможем найти?
— Откуда, мы и сами-то голодаем. Табачком мы промышляем, так и тот скупают у нас по дешевке. Получаем по двести граммов кукурузы на день. Это и нам, и скотине. Жизнь — хуже некуда, а что поделаешь?..
— А что вы делаете, чтоб жизнь ваша стала лучше? — спросил Болгаранов.
— Голыми руками много ли наделаешь? Одна душа у нас и осталась.
— Рук не надо опускать, тогда многое можно сделать. Бороться надо, как они. Вот, посмотри-ка на него, — Болгаранов показал на Гошо, самого юного нашего бойца. — Пятнадцать лет от роду, но и он пошел бороться. Бороться, чтоб жить потом по-человечески.
— И он победит, — добавил Нинко Стефанов. — В этом он уверен.
Гошо выпятил грудь, лихо забросил автомат за спину и улыбнулся. Ради этой улыбки он, похоже, собрал последние силы, но она буквально озарила его лицо.
— А вот этого видишь? — показал Болгаранов на Васила Заркова, как раз проходившего в колонне мимо. — Он унтер-офицер, ушел из фашистской казармы, стал партизаном… А вот эти девчата… а эта женщина пришла к нам с двумя детьми, — указал он на тетушку Цвету Юрукову, — а этот вот больной человек… Это ж все люди твоего круга, но в душе у них горит смертельная ненависть к фашистам. Она движет всеми нами. И мы не отступимся, пока не добьемся победы.
Все это командир зоны говорил с такой уверенностью, что, как мне показалось, заронил ее искру и в душу утратившего всяческую надежду крестьянина.
— Ну а если тебя спросят фашисты, не проходили ли мы тут, что им на это ответишь? — проговорил, обращаясь к нему, кто-то из штаба.
— Как же, сказал я им — держи карман! У меня еще мозги на месте. Я не рехнулся, чтоб выдавать своих.
Пока мы беседовали, вся бригада прошла через махалу. Знамя, которое несла Правда Рускова, развевалось уже далеко впереди, и мы поспешили вдогонку.
Не только хлеба не нашли мы в этом крошечном селе. Не узнали мы и ничего ободряющего. Напротив, очень нас озадачило сообщение, что полиция распорядилась отогнать с горных пастбищ весь пасущийся там скот, а жителям категорически запрещено подниматься в горы.
За шесть дней мы прошли от Калны двести километров — в среднем по 35 километров в сутки. Люди измучились, наголодались. Поесть им удавалось только раз в день. При таком напряжении это, естественно, никак не могло восполнить израсходованную энергию, день ото дня силы их таяли.
Не ради разносолов бойцы собирали на привалах дикий лук и щавель — хоть этим стремились притупить голод, надеялись, что пусть немного, а все же и трава поддержит их.
— Трава? — говорил Жоро. — Да я и камни буду есть, лишь бы не обессилеть. В партизаны я пошел, чтоб воевать с врагом, а не хныкать. А враг — он не только в синей шинели и начищенных полицейских сапогах. Он и в голоде, и в жажде, и в холоде — во всем. Вот глядите — жую щавель и чую в нем силу. Она нужна мне, чтоб одолеть полицая, который защищает фашизм… чтоб убедить солдата, держащего винтовку у ноги… чтоб пустить под откос поезд, который везет боеприпасы для немцев на Восточный фронт… чтобы добиться победы…