Смахиваю с глаз слезы, различая, наконец, лицо Леры. Она не плачет, смотрит с осуждением.
– Прости... – шепчу я.
Лера соскакивает с места.
– Ты собираешься умереть здесь? – спрашивает она. – Собираешься позволить Серому добить тебя?
– Мы оба покойники... – слабо спорю я.
Лера злится. Не понимаю, откуда в ней, такой хрупкой, столько внутреннего огня, который распаляет и ее саму, и, кажется, добирается до меня.
– Я не сдамся, – заявляет она. – Когда–нибудь весь этот ад закончится, нас оставят в покое, отпустят...
– Нет! – я тоже начинаю злиться, встаю следом за ней. – Никто нас не отпустит, Лера! Оглянись! Мы заперты в клетке! Заперты навсегда!
Она подлетает ко мне, с силой толкая в грудь. От неожиданности я отступаю назад, упираясь спиной в холодную каменную стену.
– Даже если так, даже если мы погибнем здесь... Не смей сдаваться раньше времени! Не смей!..
Внезапно ее огонек гаснет, и Лера переходит на шепот.
– Не смей...
Она плачет, я обнимаю ее за плечи и прижимаю к себе. Лера покорна, не скидывает моих рук.
Мы обречены, но, если она готова бороться, я буду бороться вместе с ней. До конца.
До последнего вздоха.
Глава 5
К ночи никто не приходит. Я растерян, Лера удивлена. Что это, новый, более изощренный способ насилия? Ожидание неизбежного, растянутое и оттого еще более напряженное?
Минует день, за ним следующий. За все это время в камеры не заглянул ни один охранник. Это становится все меньше похоже на случайность: или нас всех решили уморить голодом, или наверху – на столь желанной и недосягаемой свободе – что–то происходит.
Стараясь сберечь силы, никто из заключенных не общается между собой: нас не тянет на разговоры и обсуждение происходящего, каждый лежит на своей койке и молча коротает оставшиеся дни.
Временами Лера различает чьи–то голоса и крики, но ни я, ни Алена ничего не замечаем: у Алены повреждено левое ухо, а у меня вторые сутки не прекращается сильнейшая головная боль, так что я просто неспособен сосредоточиться на чем–то.
Почти все время я рядом с Лерой: держу ее за руку, дотрагиваюсь до волос или, как сейчас, пристраиваюсь вдоль ее тела, когда она спит, обнимая за талию. Сама она ведет себя отстраненно – не касается меня первой, не пытается обнять или даже сказать что–то ласковое.
Ей снятся кошмары, и я знаю, что мой образ преследует ее в этих снах. Для ее незащищенной души насилие, совершенное над телом, оказалось слишком тяжелым ударом. Ночами Лера плачет, а я делаю вид, что крепко сплю, чтобы не стеснять ее своими неловкими извинениями, но сам, бывает, часами лежу, упершись взглядом в ее затылок и чувствуя, как родное тело содрогается от слез.
***
К третьей ночи жажда становится непереносимой. При каждом вдохе горло режет битым стеклом, а в теле слабость и полная апатия.
Не нахожу себе места: я бы многое отдал за глоток воды, хоть за маленькую каплю. Неожиданное решение предлагает Алена: она окрикивает меня и Леру, и, поддерживая друг друга, мы подходим к стеклу. Лысая девушка улыбается, показывая нам свою руку – на ее запястье красуется свежая почти круглая рана.
– Способ не загнуться раньше времени, – говорит она. – Кровь не вода, конечно, зато не сдохнешь!
– Это помогает от жажды? – я сомневаюсь.
Лера стоит рядом, неуверенно поглядывая на свои руки.
– Ну, моча помогает куда лучше, но это не для вас – вы у нас из нежного теста!
Лера, вздохнув, возвращается к кровати, а я усаживаюсь рядом.
– Второй вариант не годится, – уверенно говорит Лера.
Я киваю, хотя... Отвергаю свои мысли: это крайняя мера, только когда другие варианты не помогут. Но я запомню – раз уж мы решили бороться до конца, то все средства подойдут, а пока…
Протягиваю Лере руку, тыльной стороной ладони вверх. Она поднимает на меня недоуменный взгляд.