Отец отводит глаза.
– Что? – тревога сковывает сердце.
– Ты не единственный, с кем она не разговаривает, – отец с трудом подбирает слова. – Лера вообще все время молчит.
– Почему?
Встав, отец начинает вышагивать вдоль моей кровати.
– Ты ж заметил, что ей перерезали горло? – он пытается шутить, но нам обоим не до шуток. – Никто не знает, почему она молчит, – наконец, произносит он. – Голосовые связки, вроде, в порядке: операция прошла успешно, так меня заверяет эта ваша врачиха. Но Лера не произнесла ни слова с тех пор, как пришла в себя.
Я ошарашенно опускаюсь на подушку.
– Совсем? – вырывается у меня.
Отец поворачивается ко мне.
– Попробуй разговорить ее, – неожиданно предлагает он.
– Как?
У меня совершенно нет идей. С ужасом понимаю, что если даже сестра Леры не смогла этого сделать, то у меня вообще нет шансов. Однако Отец настроен решительно.
– Ты не в курсе, Антон, но с первого же дня, когда Лера выяснила, где ты, нам с трудом удается выкурить ее отсюда хоть на пару часов. Она сутками торчит в твоей палате, а это много стоит. Если у кого и есть шанс вытащить ее на свет божий из той темноты, в которую она сама себя загнала, то, похоже, только у тебя.
Я качаю головой. Я не верю. Как–то внезапно вспоминаю полный страха взгляд, который она бросила на меня, поняв, что я очнулся. Паника, ужас. Лера меня боится чуть ли не до смерти!
Она винит меня в том, что с ней произошло? Я запутался, и от признания отца мне становится только хуже. Зачем Лера дежурит у моей постели?
– Я не думаю, что я ей важен… – признаюсь я.
– Не начинай, Антон, – внезапно отец становится строгим и даже злым. – Лера собиралась умереть за тебя, если потребуется! Это и дураку понятно: тебя ведь не просто так приковали к стене? – он почти кричит, а я отвожу взгляд. – Вас пытали по очереди, да? – настаивает отец. – Один спасал другого?
Молчу. Он прав. Мы с Лерой, осознанно или нет, пытались избавить второго от мучений. Она поплатилась больше моего.
– Я и раньше не всегда понимал, что творится в ее голове, а теперь и подавно, – вздыхает отец, – но… если еще не слишком поздно, и ее можно спасти, то это можешь сделать только ты. Все сюсюкаются с ней, но от этого только хуже. Будь жестче! Жалость ее не спасет – у нее этого в избытке.
Он собирается сказать что–то еще, но замолкает на полуслове, когда в дверях палатки возникает Лера. Она переводит напряженный взгляд с отца на меня, и, мне кажется, решает снова убежать, поддавшись своим страхам. Отец успевает одернуть ее:
– Я уже ухожу, – быстро говорит он. – Оставайся.
Лера замирает на пороге, все так же не сделав и пары шагов вперед, а отец приближается ко мне, чтобы поправить одеяло.
– Помни, что я сказал, парень. Жалость к ней – твой злейший враг.
Отец исчезает за дверью, а мы с Лерой остаемся касаться друг друга несмелыми взглядами.
– Привет! – говорю я, запинаясь.
Мой взгляд прикован к бинтам, прикрывающим рану на ее шее, и я в сотый раз за последние минуты проклинаю себя за то, что не сумел защитить ее.
Она не может говорить.
Есть вероятность, что это навсегда.
Обзываю себя за глупость, когда понимаю, что не знаю, как общаться с тем, кто не может ответить. Лера обидится за то, что я подбиваю ее на разговор, который ей теперь недоступен? Или наоборот?
Теряюсь, отводя взгляд, но быстро беру себя в руки. Это все еще Лера, и она достойна того, чтобы с ней не обращались, как с бракованной игрушкой.
– Отец сказал, что ты присматривала за мной, пока я был без сознания. Спасибо! – произношу я.
Лера так и мнется у порога, и на мгновение мне кажется, что она все–таки сейчас уйдет.
– Не бросай меня! – восклицаю я, понимая, что даже мысль о том, что я не смогу ее видеть, пугает меня.
Я цеплялся за сон, боясь проснуться и осознать, что потерял Леру навсегда, а сейчас я вижу чудо: она стоит в нескольких метрах, и я не могу позволить ей уйти.
– Останься! – громко говорю я, надеясь, что это не похоже на мольбу. – Пожалуйста!