– Лера, я сейчас войду. Хорошо?
Дергаю за ручку двери, и она свободно поддается, впуская меня внутрь. Постель заправлена и пуста.
Быстрым шагом иду в ванную – никого. Пробегаю по коридору, распахивая все двери подряд; слетаю на первый этаж, заглядываю во все комнаты и, в конце концов, с леденящим душу ужасом понимаю: я в доме один.
Выбегаю на улицу, выкрикивая ее имя, торопливо обхожу вокруг жилища, собирая на ноги прохладные капли росы. Ничего.
Лера ушла.
Несколько часов я сижу в доме, подавленный и угнетенный, но стараюсь успокоиться сам себя. Лера взяла с собой корзину, значит, вероятно, какую–то еду. Ее вещи на месте – чемоданы она не собирала, значит, ушла недалеко. И не насовсем.
И все–таки я паникую: мне не помогают самоуговоры в том, что лес – стихия Леры. Она безмолвна. Какая бы беда не приключилась, Лера не сможет закричать или позвать на помощь. Что, если она случайно упадет и подвернет ногу? Что, если кто–то встретится ей в чаще и попытается обидеть ее? Понимая, что, оставаясь бездействовать, я ничем не смогу ей помочь, одеваюсь, беру с собой запасную кофту, нож и полную бутылку воды, после чего направляюсь в лес.
Не имею ни малейшего понятия, куда идти. Тропинки, которые опытный Вадим бы, несомненно, нашел и правильно истолковал, для меня недоступны: я иду напролом, отчего упрямые ветки настойчиво царапают мне лицо, добавляя ран к тем, что ночью оставила на щеке Лера.
Я зову ее, стараясь внимательно смотреть по сторонам, боясь проглядеть беспомощное бессознательное тело где–то в соседних кустах. Но Леры нигде нет.
К наступлению сумерек я уже несколько раз подвернул лодыжку здоровой ноги, сильно проголодался и, осознавая собственную никчемность, наконец, собираюсь вернуться домой, с отвращением понимая, что я столько раз сворачивал и менял маршрут, что сейчас не могу сказать, в какую сторону следует идти.
Наугад выбираю направление и бреду вперед, игнорируя ноющую боль в измученном теле. Просто иду, иду, иду.
Видимо, в насмешку над прочими моими неудачами, мне везет, и я выхожу к дому. Удивленно моргаю, когда замечаю, что в окнах горит свет, и, внезапно воодушевившись, бросаюсь к своему жилищу. Распахиваю входные двери и замираю на пороге. Лера сидит за кухонным столом, целая и невредимая, пьет чай.
Она встает при моем появлении и быстро выходит навстречу, озабоченно рассматривая мои свежие царапины.
– Ты цела, – выдыхаю я, заодно скользя по ней взглядом.
Лера хмурится, тыча в мою сторону пальцем и качая головой.
– Я искал тебя, – начинаю оправдываться и тяну к ней руку, чтобы проверить, что она настоящая и не мерещится мне, но Лера воспринимает это по–своему, резко отшатываясь в сторону. Теперь на ее лице упрек, который не спутаешь ни с чем другим: обещал ведь не пытаться коснуться ее, и снова.
Она уходит на кухню и, демонстративно громко гремя посудой, наливает чай во вторую кружку и ставит ее на другой конец стола – на ощутимо большом расстоянии от себя.
Молча пью чай, заедая бутербродами, которые приготовила Лера, и не поднимаю глаз от столешницы, чувствуя, как любимая буравит меня строгим взглядом. К концу трапезы тишина становится просто невыносимой, и я решаюсь проговорить проблему вслух.
– Лера, я знаю, что поступил неправильно, прикоснувшись к тебе ночью, и я уже обещал, но скажу снова, – я постараюсь этого больше не делать.
Она внимательно слушает, не спуская с меня глаз, а я разглядываю ее сцепленные в замок руки, лежащие на столе – тонкие пальцы дрожат. Неужели ее страх передо мной настолько велик?
– Я сегодня проснулся, а тебя нет. Я не просто перепугался, – говорю я, – а чуть с ума не сошел от страха, что с тобой может что–то случиться.
Лера удивленно выгибает брови, не верит или считает меня дураком: лес – ее территория, и то, что она вернулась без единой царапины, а я уставший и израненный, лучшее тому доказательство.
– Я не могу запереть тебя в доме, и, если ты хочешь, можешь уходить. Но Лера! – стараюсь подобрать слова, – ставь меня в известность, когда исчезаешь надолго. Я переживаю за тебя.
Она вздыхает и отводит взгляд, убирая руки под стол. Долго сидит, замерев, и только спустя сотню мгновений кивает, принимая мою просьбу.