Раскатываем тонкий пласт и складываем его на противень, отправляя в духовку, и ждем, пока выпечка подрумянится. Мне остается выложить хлеб в плетеную корзинку и выйти к невесте, которая должна ждать у огня.
– Иди, – говорю я, наконец.
Лера освобождает свою ладошку из моей руки, отходя на несколько шагов в сторону двери. Наблюдаю за покачиванием ее юбки, окликая в последний момент: решаю, что должен дать ей шанс еще раз все обдумать.
– Не делай ничего против своей воли, хорошо?
Она кивает, скрываясь из вида. Приготовления выполнены, остается самая главная часть ритуала – клятвы и поедание хлеба перед открытым пламенем.
Я нервничаю, хотя сам до конца не знаю из–за чего: мы в любом случае вместе, а хлеб – всего лишь традиция, так принято.
Выжидаю лишнее время – даю Лере драгоценные минуты на раздумья: она должна быть уверена, что хочет быть моей женой. Беспокойно хожу туда–сюда вдоль стола, грею внезапно замерзшие руки возле печки: добавляю все новые мгновения, пока, наконец, не решаю, что дальше тянуть бессмысленно.
В гостиной горит только настольный светильник – приятный полумрак, Лера сидит на расстеленном одеяле прямо перед огнем, ее взгляд направлен на меня. Она ждала. У ее ног блокнот, на котором пляшут написанные строчки какого–то текста. Сажусь напротив, ставя между нами корзину с испеченным хлебом, а Лера кладет два толстых ивовых прута, принесенных с улицы.
Протягиваю вперед руки, выставляя ладони, она повторяет за мной: прикосновение простое, но бесконечно волнительное. Наши пальцы переплетаются, я заглядываю в серые глаза, выискивая сомнение или нерешительность. Кажется, Лера спокойна, даже улыбается мне.
Набираю в легкие побольше воздуха и произношу.
– Призываю огонь в свидетели. Я выбираю тебя своей женщиной. В болезни и в здравии, в горе и в счастье. Каждый день и каждый час, пока бьется мое сердце. Я признаю себя твоим мужем.
Я чувствую дрожь, пробежавшую по телу Лера. Она высвобождает одну руку, чтобы протянуть мне блокнот.
«Призываю огонь в свидетели. Я выбираю тебя своим мужчиной. В болезни и в здравии, в горе и в счастье. Каждый день и каждый час, пока бьется мое сердце. Я признаю себя твоей женой», – читаю одними губами, растягивая каждую букву.
Поднимаю на Леру глаза.
– Я люблю тебя, – это слова от души, обряд не требует произносить их, и я удивляюсь, когда Лера беззвучно смеется, показывая, что надо перевернуть страницу.
«Я люблю тебя, Антон».
Перечитываю несколько раз, чтобы запомнить. Чтобы окончательно поверить в это.
Отламываю хлеб, насаживая кусок на прут, и отдаю его Лере. Она делает то же самое для меня. Зажариваем порции на огне до мягкого хруста, а потом, поменявшись, съедаем все до последней крошки.
Лера первая протягивает мне ладошку, требуя поцелуй, который завершит церемонию и сделает нас мужем и женой. Повторяю за ней, выставляя вперед свою. Наши губы касаются раскрытых ладоней, после чего каждый сжимает руку в кулак.
«Пойманный поцелуй на счастье», – так говорил мой отец, когда рассказывал мне о таинстве брачного обряда.
Я пододвигаюсь к Лере, убирая в сторону корзину и прутья, и она раскрывает мне свои губы – первый поцелуй супругов. Тяну жену ближе к себе, отчего она оказывается почти сидящей у меня на коленях. Зарываюсь пальцами в ее распущенные волосы, не разрывая ласки губ, Лера ерошит мои пряди, обнимает за шею.
Как–то само собой выходит, что мы вытягиваемся в полный рост, ложась здесь же на одеяле, и обнявшись, наблюдаем за вечным танцем огня. Мне спокойно и тепло. Наверное, мое счастье именно такое – тихое и размеренное, когда время перестает существовать, когда даже поцелуи не важны: безмятежный зимний вечер у камина, проведенный в объятиях любимой.
Глава 19