Лера долго стоит к нам спиной, ее плечи сгорблены, будто под тяжестью непомерной ноши, а дыхание частое и неровное – приступ паники. Проходит целая уйма времени, прежде чем она возвращается на диван, присаживаясь возле меня, и я протягиваю ей руку: если захочет моей поддержки – я рядом. Когда она вкладывает свои пальцы в мою ладонь, я крепко сжимаю их – холодные, как льдина, и вместе с тем дрожащие, как в лихорадке.
– Успокоилась? – спрашивает Ольга Ивановна.
Лера качает головой, вызывая вздох женщины.
– Хотя бы не убегай, ладно?
Явно через силу, но Лера соглашается.
– Антон, – врач обращает внимание на меня. – Ты ведь видел, что случилось?
Я сглатываю и говорю, что да.
– Постарайся вспомнить: те мужчины, они получили разрядку?
Лера так сильно напрягает свою руку, что ее ногти болезненно впиваются в мою ладонь. Раньше я не задумывался над деталями того, что произошло: наоборот, изо всех сил старался заштриховать мягким грифелем картинки событий тех ужасных дней, оттого сейчас особенно сложно выудить из памяти какую–то конкретную информацию.
– Вроде нет, – наконец, отвечаю я. – Они… Их спугнули выстрелы: Жора убежал сразу, а Серый… он…
Прикрываю глаза: копаться в этом настолько омерзительно, что в горле появляется неприятная горечь.
– Я думаю, что нет, ни один не довел все до конца.
Врач удовлетворенно кивает, а вот Лера, кажется, сейчас сломает мне руку – глажу ее кисть свободными пальцами, и, мало–помалу, она успокаивается.
– Это же хорошая новость, дорогие мои, – врач улыбается, стараясь нас подбодрить. – Из ничего дети не рождаются. Я, конечно, оставлю небольшой процент на происки самого черта, но вообще рекомендовала бы вам расслабиться и готовиться к рождению красивого мальчика или девочки.
Лера с шумом выдыхает, а мне почему–то становится только хуже: вопрос, который я задал Лере еще утром, теперь стал особенно острым. Она должна сама решить, оставить ребенка – теперь уже, почти наверняка, моего ребенка, нашего, – или…
Что выберет Лера?
Врач, вероятно, замечает сомнения на наших лицах.
– Вроде новости–то хорошие, – удивляется она, – тогда почему у вас такие прокисшие мины?
Лера поднимает на меня виноватый взгляд, в котором я читаю вынесенный ребенку смертный приговор.
– Она не хочет иметь детей, – произношу я то, что снедает меня изнутри. – Лере не нужен этот ребенок.
Ольга Ивановна не успевает даже что–то ответить, когда Лера, вырвавшись из моих рук, тянется к столу, хватая свой блокнот, яростно царапает в нем записку незаточеным карандашом и разворачивает ее ко мне:
«Ты же обещал, что я сама выберу!».
Я ошарашено перевожу взгляд с листка на рассерженное лицо Леры.
– Но ты же…
Она отворачивается, игнорируя меня, и продолжает строчить.
«Ты хочешь убить собственного ребенка? – читаю из–под руки. – Ты способен на это?».
Когда она показывает мне текст, я только развожу руками.
– Но ты же сама…
Лера резко выбрасывает вперед руку, толкая меня в плечо, и шипит, как кошка. Ее брови гневно сходятся на переносице, а глаза поблескивают от очередных слез.
– У меня такое чувство, Антон, – встревает Ольга Ивановна, – что ты не прав: твоя Лера не собирается избавляться от вашего общего малыша.
Врач усмехается, а мне самому вдруг становится стыдно. Я подаюсь вперед, и Лера несмело, но прижимает мою голову к себе, обнимая. Ее пальцы перебирают мои волосы, а я рассеянно и глупо улыбаюсь, уткнувшись носом в ее шею.
***
После непродолжительных уговоров, врач соглашается переночевать у нас. За окном поздний вечер, мы все вместе сидим перед телевизором и смотрим какую-то из романтических комедий.
Лера, одно за другим, таскает из тарелки яблоки, с хрустом отгрызая новые куски, а я исподтишка наблюдаю за ней – почти безмятежной, почти довольной.