– Тебе плохо? – спрашиваю я, наклоняясь к жене, и протягивая ей руку.
Лера переплетает наши пальцы и, неожиданно, резко тянет на себя, а я валюсь прямо на нее, только в последний момент умудряясь не придавить ее своим весом. Погружаюсь в снег, который тут же проникает в рукава, обжигает лицо и сыпется за шиворот. Охаю от колких ожогов.
– Ты чего??
Лера только счастливо улыбается, оставаясь лежать на месте, и смотрит куда–то вверх. Поднимаю глаза выше, окунаясь в светло–синий, местами белесый океан неба. Редкие снежинки неспешным танцем спускаются на лицо, оставляя капли влаги. Непроизвольно улыбаюсь, пораженный такой красотой.
– Ты всегда знала, что это так здорово?
Чуть поворачиваюсь к Лере, стараясь не делать резких движений, чтобы не провалиться глубже в снег, но она наклоняет голову слишком сильно, и белые песчинки касаются ее лица, заставляя поморщиться и облизнуться. Любуюсь раскрасневшимися щеками жены, ее плавленым серым взглядом: она сейчас так безмятежна и хороша собой, что сердце щемит, как в предчувствии беды – у нас не бывает «жили долго и счастливо», наша жизнь мало похожа на сказку.
Я обрываю волшебство момента, заставляя Леру выбраться из сугроба, а сам возвращаюсь к поваленному дереву и, ухватившись за ствол, волоку его оставшийся путь до дома. Лера отправляет мне в спину пару увесистых снежков, но я, сам не знаю почему, не принимаю ее игру, оставаясь серьезным.
***
Новогоднюю ночь мы проводим возле пышно украшенной зеленой красавицы, примостившейся справа от камина. Перекусываем хрустящими ломтиками картофеля, смотрим телевизор и нежимся на диване, обнявшись и целуясь. Мне хочется, чтобы так было всегда – мне для счастья не нужен никто в мире, кроме Лера и малыша, который уже весной должен появиться на свет.
На каминной полке и на кофейном столике мерцают огоньки зажженных свечей, окно по периметру украшено разноцветной гирляндой, которая тянется к елке, опоясывает ее несколько раз и устремляется на стену, рисуя на ней хитрые светящиеся узоры. Света от горящего огня и лампочек хватает, чтобы кожа Леры приобрела цвет густой карамели, а глаза заблестели призывным огоньком.
– Знаешь…
Лера дарит мне внимательный взгляд.
– Отец говорил, что если в такую ночь загадать самое сокровенное желание, то оно непременно сбудется.
Смешок Леры подбадривает меня быть откровенным, касаюсь пальцами ее плеча, поправляю рукав платья.
– У меня целых два сокровенных желания. Я хочу, чтобы наш ребенок родился здоровым…
Лера согласно кивает.
– И, чтобы ты научилась мне доверять, по–настоящему доверять.
Щеки жены розовеют, и я понимаю, как двусмысленно прозвучало мое желание.
– И это тоже, – улыбаюсь, пытаюсь перевести все в шутку.
За последние недели мы научились не стесняться друг друга, прячась под покровом ночи и позволяя нежностям и ласкам править балом. Мои губы знают ее тело, ее руки изучили мое: короткими шажками мы переступили через сомнения и временами все–таки прорывающийся страх. Мы познали друг друга, но все еще не были по–настоящему близки… так, как случилось в темнице в нашу первую ночь.
Лера не смеется моей неумелой шутке, а только пристально смотрит на меня, будто видит впервые, а потом, внезапно, отворачивается, выгибаясь назад и вытягивая руку к столу. Ее тело, прикрытое только тканью платья, повторяющего все изгибы, вызывает во мне желание, а жар снова скапливается внизу живота. Мне кажется, я никогда не перестану желать большего, мечтать о Лере, целиком принадлежащей мне, без остатка...
Когда Лера снова поворачивается ко мне, я вижу в ее руках блокнот. Писать лежа не слишком удобно, поэтому буквы в послании пляшут, но все же складываются в заветное желание самой Лера.
«Я загадаю то же самое… Оба раза».
Мои губы касаются ее, так нежно, как я только могу, а Лера принимает мою ласку, прикрывая глаза. Наши руки сплетаются, и тела доверчиво обнимаются, примеряясь, прислушиваясь к ощущениям, открываясь и отдаваясь. До вздохов, до вскриков и до последней капли, соединяющей нас.