Засыпая, я решаю, что, наверное, именно в такие ночи и случаются чудеса, будто сам воздух вокруг пронизан магией и волшебством. Мерцающий блеск гирлянд, потрескивание дров в камине, и мы, дрожащие, уставшие, но единые, связанные больше, чем обыкновенной близостью тел. Пришитые друг к другу шелковой нитью, объединившей наши сердца.
***
Зимние месяцы пролетают, как один длинный день, полный простых забот.
Мы готовимся быть родителями. Семен Васильевич дарит нам целую стопку обучающих книг, которые когда–то покупал своей жене: теперь он счастливый многодетный отец, но и у него все когда–то было впервые. Покупаем пеленки и распашонки для будущего малыша, подбираем новые вещи для Леры – ее увеличивающийся живот требует широких платьев и свободных кофт. Первое время я был всерьез опечален тем, что Лера настойчиво отказывалась от помощи любых врачей, но, как компромисс, Лера стала хотя бы разрешать мне регулярно созваниваться с Ольгой Ивановной: у нее есть хоть какой-то опыт в подобных делах.
Бывает, мы ссоримся. Я бы назвал это громкими сценами, если бы Лера по–прежнему не хранила молчание: изменения, происходящие в ее организме, не проходят бесследно, и Лера все чаще нервничает и раздражается даже по пустякам. Она то плачет без повода, то хохочет, а, время от времени, ее одолевают приступы паники – ей кажется, что она все еще не готова быть матерью, или, что малыш окажется больным, или… похожим на Серого.
Периодически плотину моего терпения прорывает. Во мне самом страхов не меньше, чем в Леры, и, случается, что не остается сил на то, чтобы убеждать ее в бесконечном «все будет хорошо». Я стараюсь не срываться на жене, а просто скрыться на тот период, пока в душе не уляжется снежная буря, и я не буду готов вновь обогреть Леру светом надежды.
Ночами наши ссоры становятся не важны: мы прижимаемся друг к другу, делясь теплом и заботой – ласковые поцелуи, грудные стоны и нежность, в которой можно утонуть. Мы оберегаем друг друга, и это больше, чем привычка, выработанная годами. Это вторая натура, это так же естественно, как дышать.
***
В середине января случается то, что одновременно пугает меня и делает самым счастливым человеком на свете: я впервые чувствую шевеление ребенка в животе Леры. Первый толчок в ладонь я принял за игру воображения, но сын, балуясь, снова пнул мою руку.
– Лера, он только что…
Лера хитро улыбается, сильнее прижимаясь ко мне спиной, а я, разволновавшись, глажу ее по животу.
– Ты давно это чувствуешь?
Ее довольный кивок. – Я завидую, – признаюсь я, чуть краснея, на что тут же получаю щедрый поцелуй–компенсацию. – Ладно… Ты прощена…
***
С приближением весны Лера все больше дней проводит, не вылезая из постели. Я один занимаюсь домашними делами, приводя в порядок жилище после зимовки: чищу снег на улице, постепенно перемываю все комнаты.
Однажды, заглянув в приоткрытую дверь спальни, я становлюсь свидетелем неожиданной картины: жена, стоя у окна и глядя на живот, заботливо поглаживает его обеими руками и едва слышно, с явной хрипотцой, нашептывает сыну колыбельную.
Сердце от волнения пропускает несколько ударов, когда я понимаю, что Лера говорит! С усилием, совершенно не своим голосом, но говорит!
Я не замечаю, как прислоняюсь к дверному косяку, забыв, что сжимаю в руке пыльную тряпку, и жадно слушаю, запоминая каждый звук. Лезвие и долгое молчание сделали свое дело: я сомневаюсь, что Лера научится свободно говорить, но она, наконец–то, хотя бы начала стараться, тренировать связки и… может быть…
Вечером я специально заваливаю ее десятком вопросов, провоцируя ответить вслух, но Лера упрямо пишет записки и не признается, что учится разговаривать.
– Я видел тебя с ребенком, – обидевшись, говорю я, откатываясь на свою половину кровати и поджав губы от злости. – С ним ты разговариваешь, а я не достоин?
Лера укладывается рядом, поглаживая пальцами мой подбородок. Улыбается и молчит.
– Так и будешь притворяться? – не знаю, почему я так раздражен. Мне казалось, что между нами нет секретов, и первым делом Лера расскажет мне о своих успехах, а выходит, что я ошибся?